«Родина, спасибо за измену»

 

* * *

 

Солнцем снег занесло: каждый метр – солдатский, погонный,

золотится зима, принимая отвар мочегонный,

я примерз, как собачий язык примерзает к мертвецкой щеке,

а у взводного – рот на замке.

Солнцем снег занесло, и торчат посреди терриконов –

то пробитое пулей весло, то опять новогодняя ель,

в середине кита мы с тобой повстречались, Ионов, –

и обнявшись, присели на мель.

А вокруг: солнцем снег занесло вдоль по лестничной клетке,

и обломки фрегатов напали на наши объедки,

для чего мы с тобою сражались на этой войне,

потому, что так надобно было какой-то хуйне, –

донесли из разведки.

Облака поутру, как пустые мешки для котят,

в министерстве культуры тебя и меня запретят:

так и будем скитаться, ходить по киту в недоумках,

постоянно вдвоем, спотыкаясь, по краю стола –

демон жертвенной похоти, сумчатый ангел бухла –

с мочегонным отваром в хозяйственных сумках.

 

 

№ 10101968

 

1.

То ливень, то снег пархатый, как пепел домашних птиц,

Гомер приходит в Освенцим, похожий на Аушвиц:

тройные ряды акаций под током искрят едва –

покуда рапсод лопатой сшивает рванину рва,

на должности коменданта по-прежнему – Менелай,

менелай-менелай, кого хочешь – расстреляй,

просторны твои бараки, игривы твои овчарки,

а в чарках – хватает шнапса, и вот – потекли слова.

 

2.

Генрих Шлиман с желтой звездой на лагерной робе,

что с тобой приключилось, ребе, оби-ван кеноби,

для чего ты нас всех откопал?

Ведь теперь я уже – не костей мешок, не гнилая взвесь,

я совсем обезвожен, верней – обезбожен весь,

что едва отличаю коран и библию от каббал,

от эрзац-молитвы до причастия из картофельной шелухи:

после Освенцима – преступление – не писать стихи.

 

3.

На плацу – огромный каменный конь воскрешен вживую:

приглашаются женщины, старики и дети в новую душевую,

у коня из ноздрей – сладковатые струи дыма –

до последнего клиента, не проходите мимо,

от того и похожа душа моя на колыбель и могилу:

слышит, как они моются, как поют хава-нагилу,

ибо помыслы – разны, а память – единокрова,

для того, чтоб прозреть, а после – ослепнуть снова.

 

* * *

 

Почему нельзя признаться, в конце концов:

это мы – внесли на своих плечах воров, подлецов,

это мы – романтики, дети живых отцов,

превратились в секту свидетелей мертвецов.

 

Кто пойдет против нас – пусть уроет его земля,

у Венеры Милосской отсохла рука Кремля,

отчего нас так типает, что же нас так трясет:

потому, что вложили всё и просрали всё.

 

И не важно теперь, что мы обещали вам, –

правда липнет к деньгам, а истина лишь к словам,

эти руки – чисты и вот эти глаза – светлы,

это бог переплавил наши часы в котлы.

 

Кто пойдет против нас – пожалеет сейчас, потом –

так ли важно, кто вспыхнет в донецкой степи крестом,

так ли важно, кто верит в благую месть:

меч наш насущный, дай нам днесь.

 

Я вас прощаю, слепые глупцы, творцы

новой истории, ряженные скопцы,

тех, кто травил и сегодня травить привык –

мой украинский русский родной язык.