«В краю, где свет - лишь мера черноты...»

И Симон, поднявшийся с поля на склон,

Стоял, и смотрел, и не смел заглядеться,

И поняли сразу, что он просветлен,

И крест возложили глумливо, но стон

Не хлынул и с кровью из уст земледельца.

И дальше пошли, задыхаясь в пыли,

А рядом, в одном из соседних столетий,

Пасхальные звоны заслышав вдали,

Готовились к чуду, сияли, цвели,

На час ли, на миг хорошея, как дети.

Рубились в другом, обагрив ковыли,

И ждали ребенка, и мучились в третьем,

И в каждом, где жили и жить не могли,

До самой глухой из окраин земли

Шаги доносились – неслышные, эти.

Они приближались подобно поре

Рассвета, когда, недоступное оку,

Свершается таинство в каждом дворе,

И ночь неприметной до срока заре

Угодья свои отдает понемногу,

И вот уже свет на любом пустыре,

И блик, позлативший ветлу-недотрогу,

Растекся лимонным пятном по коре…

Бурля, улюлюкала чернь на горе,

Но кто-то цветок обронил на дорогу.

Осталось лишь несколько горьких шагов.

Все смолкло на миг, потеряв очертанья,

И не было больше ни пут, ни оков,

У суши – границ, у воды – берегов,

У времени – дней, у начал – окончанья,

И только, как тайна, как всех маяков

Ласкающий свет в черноте ожиданья,

Сквозь толщу былых и грядущих веков

Сиял этот лик, да в одном из углов

Теснились эпохи, миры и преданья.