«Выезд с оборудованием», повесть

Элла Леус

***

Слезы Джульетта обычно экономила. А может, их у нее и вовсе не было? Иссякли. Во всяком случае заставить ее плакать было довольно трудно. Это не удавалось ни строгой, чересчур требовательной заведующей, ни пациентам-жалобщикам, ни усталости после тяжелой смены. Особенно туго стало со слезами с выздоровлением Бориса и возвращением его на службу в прокуратуру. И после их свадьбы. Впрочем, свадьбы никакой не было. Они торопились расписаться, а все остальное отложили на неопределенный срок, который так и не наступил. Но им не было до этого никакого дела.

Утро за утром Джульетта просыпалась в объятиях Бориса и тут же выставляла свой улетающий сон напоказ, потягиваясь и сладко улыбаясь.

По утрам на их древней коммунальной кухне проходили политинформации. Начинала всегда Дора Моисеевна. Она давала, как говорится, затравку. Тему подхватывал Борис.

А началось все с визита Маргарет Тэтчер в Москву. Баба Дора только упомянула, что на днях, прогуливаясь по Привозу, где-то между бочками квашенной капусты и горами изюма, краем уха услышала об этом событии.

– Все говорят, что Тэтчер подняла перестройку на смех и припомнила Горбачеву Афганистан, – заметила Юлька, становясь к плите жарить блинчики.

– Не могу с ней не согласиться. Сразу было ясно, что все это большая кровавая авантюра, – подтвердил Борис, с шелестом перевернув газетную страницу.

– А я верила в перестройку. Сильно хотелось верить. Но Маргарет я тоже верю. Похоже, моя давняя к ней симпатия теперь передалась всему советскому народу. – Она засмеялась.

Затем Борис прочитал вслух бодрую заметку об открытии в городе нового коммерческого ресторана.

– На службе судачат, что кооперативы – это замысел, чтобы выявить врагов социализма. Раскулачат, мол, как только жиром обрастут, – добавил он от себя.

– А ты что думаешь?

– Госсектор отдан на разграбление ушлым частникам. Но никакого замысла здесь нет. Сплошной эквилибр с вывертом. Кроме новоявленных нэпманов выгода только у ментов, которые жрут на шару.

– Меня беспокоит другое. Больные все чаще и чаще высказывают недовольство. Вчера один дедушка так раздухарился, что еле давление сбили. Все поносил, на чем стоит, новый вид воров в законе. Пришлось седировать* срочно. И такое сплошь и рядом.

– Завидуют кооператорам? Типа нарастающего народного гнева?

– Ну да. Как-то настораживает.

– Не беспокойся, любимая. Пока кто-то сильный не возглавит народный гнев, он не страшен. Сведется к брюзжанию усталых стариков.

– Я так понимаю, ви не пойдете в новый рэсторан? – с хитрецой и коронным прищуром поинтересовалась баба Дора.

– Посетители набегут – стопроцентный бандитский элемент, которого сейчас развелось, – фыркнул Борис. – Не предадим мы родное сто-пятидесятирублевое население. Правда, любимая? Уж лучше кушать на коммунальной кухне. Нас и тут неплохо кормят, – и поцеловал Юльку в макушку.

 

***

По телевизору твердят о голодовке доктора Хайдера в США перед Белым домом. Вскоре уже никто из Юлькиных пациентов и соседей не может вспомнить ее причины. Спустя несколько месяцев Юлька заявляет Борису: голодать так долго невозможно и что-то здесь не чисто. Она небезосновательно предполагает, что наголодавшись досыта, доктор пойдет очень далеко.

 

***

Борис на очередной кухонной политинформации сообщает о создании милиции нравов и введении в обиход понятия проституции. Юлька пожимает плечами – эка невидаль.

– У нас в училище была такая «женщина с пониженной социальной ответственностью», – сообщает она.

Баба Дора охает и смеется, смеется и охает.

 

***

Джульетте очень идут брюки-бананы с верблюдом на лейбле, подаренные Борисом вместе с номером журнала «Бурда-моден». Название кажется бессмысленным и нелепым, как и выкройки, из которых почти полностью состоит журнал для тех, кто не умеет шить. А вот годовая подписка на журнал «Огонек» очень радует. Интересней распоясавшейся и одуревшей от гласности прессы, чем эта трибуна перестройки, не придумаешь.

 

***

Борис сосредоточенно слушает песни Александра Розенбаума об афганской войне. На вопросы Юльки отвечает без эмоций: не было, дескать, там романтики, вранье. И еще: пусть бы людей спасал, если выучился на врача. А дочитав «Детей Арбата» Рыбакова, он провозглашает громко: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Вопрос только в том, кто будет командовать парадом».

 

***

Теледикторы твердят, что социализм по-горбачевски еще не раскрылся. А Джульетта почему-то уверена, что он уже закрылся, даже захлопнулся. Но в конец света она по-прежнему не верит. А верит в то, что в каждом двуногом скрыто все на свете: и счастье, и солнце, и беда, и дождь.

 

***

Телемосты с Америкой кажутся невероятной затеей. За наших Юльке часто становится неловко. Особенно сильно краснеет она, когда русская женщина с экрана произносит на весь мир: «В СССР секса нет, а есть…». Борис заглядывает ей в глаза и жадно целует, увлекая от телека на кровать.

 

***

И вообще, 1987 год – Юлькин год, год их с Борисом прорастания друг в друга.

В его преддверии Джульетта с опаской смотрит на календарь.

– В надвигающемся году у тебя день рождения. Уже не отвертишься, – предупреждает Борис и уходит за обещанной елкой к празднику.

…Однако елка елкой, а в новогоднюю ночь Джульетта дежурила. Так выпало по графику. Борис тоже допоздна задержался на работе – спешить было не к кому. Он вернулся домой одинокий до озлобления, поужинал всухомятку холодной котлетой и собрался было последовать примеру бабы Доры – пойти спать. Но без двадцати двенадцать вкрадчиво зазвонил телефон.

– С наступающим високосным, родной! – самозабвенно шептала Юлька прямо ему в ухо. – Всегда думай о том, как сильно я люблю тебя.

Борис растерянно угукнул. В носу защекотало – внезапно навернулись слезы. Наверное, от неожиданности ее дистанционного признания.

«Скорей бы уснуть… скорей бы утро… и тебя обнять», – еще долго звучал в Джульеттиной голове его отрывочный неуклюжий ответ, словно телефонный провод был между ними третьим лишним.

Она вздохнула, повесила трубку и помчалась из дежурки подстанции «скорой» на следующий вызов.

Дебелая диспетчерша Люся проводила Юльку завистливым взглядом и вынула из авоськи бутерброд с докторской колбасой величиной с колесо «жигуленка». Вгрызаясь в него, как приговоренная, она думала о своем затянувшемся до сорока девичестве, проклятущей работе ночи напролет и о Петюне-слесаре, алкоголике и демагоге, порой приударявшем за ней с похмелья ради трешки.

Новогоднее дежурство выдалось тревожным, суетным и изнуряющим. Сначала оказывали помощь пострадавшим в уличной потасовке. Троих забрали с ножевыми, одному констатировали смерть. Дважды выезжали на вызов соседей к пожилому вдовцу, которому навязчиво мерещилось, что дух его покойной супруги вселился в лифт и разговаривает с ним. Так и ездил вверх-вниз целый день, орал на диспетчера, материл монтера. В итоге буяна пришлось госпитализировать. По дороге на Слободку он лез в драку, потом долго извинялся и вновь нападал на Юльку с кулаками. Она уворачивалась, как могла, но по шее все-таки получила изрядно. Затем была череда подвыпивших гипертоников, один инфаркт и даже приступ панкреатита. К утру у Джульетты сложилось стойкое впечатление глобального вялотекущего армагеддона. Впрочем, это было вполне характерно для праздничных дней и ночей бригады скорой помощи.

Зато 29 февраля Джульетта поменялась сменами и осталась дома. Борис предлагал сто–пятьсот увеселительных мероприятий на выбор, но они до самого вечера так и не выбрались из постели в рассуждениях обо всяких именинных традициях, которых у них обоих отродясь не было.

– А что, мне понравилось отмечать именины таким образом. Чрезвычайно интимным образом, – подытожил Борис ближе к ночи и объявил о своем твердом намерении отужинать, чем бог послал, а вернее, тем, что оставила для них на кухне предусмотрительная и деликатная Дора Моисеевна.

Страницы