«Выезд с оборудованием», повесть

О страшной новомодной заразе ВИЧ Джульетта узнала не из газет и не из теленовостей. Родной Минздрав вместе с санэпидемслужбой спешно разработали меры по профилактике заражения вирусом иммунодефицита человека в медучреждениях. Так называемый ОСТ издали отдельной книжицей и заставили под страхом увольнения выучить наизусть и внедрить. Легко сказать – внедрить. Когда нет вдоволь не только резиновых перчаток, одноразовых шприцов и систем для инфузий, а и простых кастрюль и тазов для обработки инструментов.

Джульетту назначили ответственной за проведение ежедневных бензидиновых проб на остаточную кровь. Каждое утро она с трепетом капала реактивом на ребристые бранши зажимов и пинцетов и ждала, не позеленеет ли капля. Зелень на ватке означала повторное мытье и стерилизацию всего инструментария, а также выговор и товарищеский суд над нерадивой сменной медсестрой.

Один такой суд Джульетте запомнился особо. Потому что наверняка не было трагичней дня для медсестры Валюши в ее двадцать лет. Ее выставили перед собранием на всеобщее посрамление.

– Перекиси не хватило… Перекись же – самое главное… А ее не было. Какая же обработка без перекиси? И зажимы ржавые очень, кровь зубами не выгрызешь, – бормотала Валюша, а ее подбородок дрожал.

Никто не слушал подсудимую. Правда, многие прятали глаза. Ведь они запросто могли оказаться на месте горемыки. Председатель товарищеского суда, она же заведующая подстанции, поджав губы и сфокусировав на люстре пламенный перестроечный взгляд, произнесла пылкую обличительную речь. Неприступные члены суда одобрительно кивали, затем взяли слово и присоединились к предыдущим ораторам. Короче говоря, приговорили Валюшу к исправительным работам в должности санитарки сроком на три месяца с соответствующим окладом и вытекающими последствиями.

Юлька порывалась сказать, что снабжение все-таки следует улучшить. Но на нее зашикали со всех сторон, и она притихла. Она сидела до конца суда, сжав кулаки и зубы, и вздохнула с облегчением, когда все закончилось. Только вот перед Валюшей она чувствовала вину – ведь это ее тщательность в проведении проб низвергла несчастную. Как ни крути.

Но вся загвоздка была в том, что с ВИЧ действительно шутки плохи. Потому Борис достал для Юльки большую коробку тонких импортных перчаток и потребовал находиться на работе только в них.

– А лучше вообще увольняйся. Переходи в поликлинику. Там крови меньше и ночных дежурств.

– Так и зарплата там меньше. А мы ковровую дорожку в коридор хотели купить и машину твою починить…

***

Джульетта терпеть не может слезливые песни «Ласкового мая». А записи Виктора Цоя, групп «Браво» и «Воскресенье»* по-прежнему слушает с удовольствием. Борису нравится только Цой.

***

Где-то далеко в Нагорном Карабахе, и также в городе с нездешним названием Сумгаит, началась локальная война. Хрустальный монолит новой общности людей (советского народа) дал трещину. Азербайджанцы ополчились на армян и наоборот. Интернационализм не сработал. Борис утверждает, что национальный вопрос в стране таки да существует и будет, похоже, существовать всегда. Всегда были ары и азеры, но кто кого за что не любит, разбираться некогда. Юлька предполагает, что у конфликта архаичные корни – вера, церковь. Нельзя же в один миг превратить многовековую рознь в дружбу. В мозгах нет такой кнопки. Джульетте проще: она не верит в бога и не знает точно, какой она национальности. Лишь предполагает, что одесской.

Но с другой стороны, в совсем недалеком будущем ей покажется странным и непонятным паломничество власть предержащих в церкви и монастыри. Страсть к зажиганию свечей и присутствие истуканов от духовенства на публичных акциях всех масштабов. К тому же это начнут наперебой показывать теленовости и описывать газеты. Вокруг станут креститься напропалую по поводу и без и вовсе не будут упоминать об атеизме, а тем более «опиуме для народа». Вера в бога прочно и надолго войдет в моду. Такого поворота, похоже, никто не сможет предсказать. Джульетту все это обескуражит. С подобной же интенсивностью обескуражат ее первые в стране конкурсы красоты. По-советски неуклюжие, немного стыдливые и в то же время оторванные. Ведь королева красоты и ее подружки вполне смогут быть политически неграмотными и даже несколько морально неустойчивыми.

Борис пошутит с ноткой сарказма:

– А что! Поучаствуй, любимая! Твои ножки самые прекрасные на свете.

И добавит что-то о своей почти грандиозной ревности, которую можно сравнить только с его почти одержимостью Юлькой. Она посмеется, не оборачиваясь от плиты, не зная пока, что это и есть почти последняя Борина шутка о существующем СССР.

Еще сильно впечатляет Джульетту и Бориса новоявленная возможность легко скопировать на «Ксероксе», к примеру, страницы дефицитного и модного литературного журнала «Юность». Гораздо меньше влияет на их жизнь внезапная отмена главного вузовского предмета – Истории КПСС, а также громогласные обсуждения в прессе армейской дедовщины, о которой раньше все знали, но по обыкновению молчали.

***

Олимпиада 1988 года в Сеуле оставит после себя единственное – народное название большой бутылки водки в честь самого высокого прибалтийского баскетболиста Сабониса. Ни Джульетта, ни Борис, ни, тем более, Дора Моисеевна водки не употребляют, но актуальные котировки самой ходовой валюты, то есть средства платежа и расплаты, знать обязаны.

***

– У меня сложилось стойкое впечатление, что теперь все молодые мужчины разделились на бандитов-физкультурников и тех, кому повезло меньше, – ментов. Причем последние в явном меньшинстве, – сказала Юлька. – Что ни вызов, то огнестрел или ножевое. Пострадавшие – и те, и другие.

– Сто раз говорил тебе, переходи в поликлинику. Быстрее университет окончишь, да и мне спокойнее. У нас пришло распоряжение создавать отдел по борьбе с организованной преступностью. Меня назначили возглавить процесс.

– Мило. Мне, значит, в поликлинику, а тебе в самое пекло, – возмутилась Джульетта так, что даже стирку бросила.

– Не ерунди. Никакого пекла, – отмахнулся Борис. – Мы хотя бы вооружены и подготовлены. А у вас, девушки на «скорой», что есть, кроме клизмы и таблетки аспирина? Так что поликлиника ждет тебя с нетерпением!

– Значит, ты беспокоишься, а я спокойна, как удав?! – съязвила она, преследуя его по пятам на пути из ванной в кухню.

– В поликлинике тоже кто-то должен же работать, – робко вмешалась в перепалку баба Дора, выглянув из-за своей двери.

– Ясно! Вы в сговоре, – подытожила Юлька. – Уйду в поликлинику только тогда, когда ты откажешься от своей организованной преступности. Точка!

Она надулась и возвратилась к любимому занятию – почти ручной стирке белых халатов в почти новой почти машинке «Малютка».

С этой минуты ее тревогу о Борисе и его – о ней уже ничего не могло затмить: ни шумиха по поводу первого в истории добровольного прижизненного ухода на пенсию советского политика Громыко, ни визит Рейгана в «империю зла», ни ужасающее землетрясение в Армении, в связи с которым Джульетта по велению сердца надела траур и оставила свои любимые записи публицистики от рока – Гребенщикова, Бутусова, Шевчука.

Видя неподдельное Юлькино горе, Борис качал головой (таким чувствительным, дескать, противопоказано работать в медицине) и избегал обсуждать с ней эту тему. Сказал лишь однажды после программы «Время»:

– Слава тебе, Господи, сподобились принять международную помощь для обездоленных. После Чернобыля отказались, а теперь приняли – признали, что невмоготу справиться, что жилы все вырваны. – Но, заметив, что Юлька уронила слезинку, поспешно добавил: – Зато появилась надежда, что азербайджанцы хоть на время забудут свои обиды на несчастных армян. Всегда есть надежда, – солгал он.

– Пока мы живы… А для них, мертвых, уже нет. 15 тысяч извлекли из руин. Спасателей косят инфаркты после увиденного… Ты же все знаешь…

Борис привлек ее к себе и согрел ледяные ладошки дыханием, как делал всегда, чтобы утихомирить и примирить с миром.