«Злосчастный бал Мавры Котофевны», рассказ

Мой отец Анатолий Николаевич — геолог. Три десятка лет работал в районе сибирской реки Мамы. Несколько лет назад он вернулся из экспедиции с увесистым рюкзаком старых бумаг. Он случайно обнаружил их на охотничьей заимке. Старожилы говорили, что в избушке этой давным-давно жил отшельник. После него остался берестяной короб с бумагами. Он чудом уцелел: пожара не случилось, охотникам писульки ни к чему, а бродягам в эту глухомань не добраться. Отец, сам интересующийся историей и знающий моё любопытство, не поленился лишнюю тяжесть домой тащить.

Наглоталась я пыли, пока истлевающие листы разбирала! Отшельник писал что-то вроде дневника: как день прошёл, кого встретил в тайге, чему удивился. Почерк корявый, еле разберешь. Я уж было бросила глаза трудить, да попалось вдруг прелюбопытнейшее письмо. Больше того, оно привело меня в изумление. Я его переписала. Правда, местами слова стерлись, так я свои по смыслу подставляла. И вот что, представьте, получилось:

                         «Милостивые государи и государыни!

Нижайше прошу произвести ознакомление с сими записками с превеликим снисхождением к моему ничтожному разумению. Взялась я за них, дабы присовокупить к летописи, кою ведет в нынешнюю пору инок Алексий. Скрипит он гусиным пером от молитвы до молитвы, пока не упадёт, скукожившись, на лавку в своём глухом сибирском ските. А я день-деньской при деле: стерегу его убогий провиант от мышей, крыс, бурундуков и прочей таёжной разбойной братии. Однако ж как почнёт инок выводить храповые рулады, берусь за перо я, ничтожная. Неведомо моему хозяину, пожалевшему приблудную драную кошку, что не простой я зверь. Счастливейшие дни своей жизни провела я при дворе светлейшей императрицы Елисаветы, так восславленной пиитом Сумароковым:

                     Во дщери Пётр опять на трон взошёл,

                      В Елисавете все дела свои нашёл.

Вы любопытствуете, откуда сей стишок мне известен? Да при мне пиит в каморке за бальной залой его составлял, бормотал под нос благозвучия. У него же я и письму обучилась. Петру Савичу по сердцу было, когда я на его разбросанных по столу бумагах лежала. А я времени даром не теряла, буковку к буковке в умишке своём скудном складывала. Отойдет пиит по своим надобностям, а я за перо. Долго приладить к лапе не могла, однако ж терпенье и труд всё перетрут. Когда же фортуна повернулась ко мне непотребным местом, решилась я поведать о благодеяниях  матушки Елисаветы Петровны, поскольку ни одна душа, окромя меня, сделать того не сможет. Питаю надежду, что потомкам моё правдивое сочинение пользу принесёт.