«Янтарная комната», роман

Наверное, из-за всего этого у Аркадия возникло желание – да нет, почти страсть! – удивлять её. Для начала он набрал в вагоне-ресторане разных конфет, печенья, сладкой воды. Еле дождался первой большой станции и там без разбору накупил какой-то дребедени: платочек, расчёску, несколько кусков мыла в красивых обёртках, косметический набор, духи "Красная Москва" (самую большую бутылку). Принёс свою добычу в кульке, свёрнутом из газеты, и высыпал перед ней прямо на полку, на одеяло, горой. Поезд дёрнулся и поехал, и обоих их качнуло, а ей почудилось, что это от неслыханной, непереносимой радости. Он ведь ей казался таким строгим, таким суровым! Почти страшным. И вот высыпанные перед ней яркие восхитительные мелочи хором и наперебой убеждали её: бояться нечего. Теперь всё вот так и будет – чудесно, празднично и бестолково.

Честно говоря, в костюме, купленном тёткой, Рита выглядела куда хуже, чем в застиранном старом платьице. Но ещё меньше шли ей вещи, которые она купила в Калининграде – на деньги, выданные мужем. Аркадия это не огорчало. В конце концов… Лишь бы ей самой нравилось!

Он как-то неожиданно быстро успокоился и привык к своему новому – семейному – положению. Ему казалось странным то, что все изумляются, поднимают такой шум, будто произошло нечто из ряда вон выходящее. Вдобавок все были явно разочарованы его выбором – в особенности Костя. Непонятно было, чего Костя для него, для Аркадия, ждал.

Костя действительно ждал чего-то необычайного. То есть… Она была ему вполне симпатична – толстая молдавская деваха. Добрая, спокойная, без странных желаний, без странных устремлений. Ему нравилось постоянно благодарное выражение её лица. Если бы она оказалась, к примеру… сестричкой Аркадия, нашедшейся сестричкой, – Костя души бы в ней не чаял! Но жена… Он подозревал в этом браке что-то случайное, почти ненормальное. Ни Аркадий, ни Рита не рассказывали подробностей скоропалительного сватовства. А жаль. Костя, тоже детдомовец, очень хорошо понял бы Аркадия и не мучился бы чувством вины.

10

Историю знакомства Риты с Аркадием знала только Сашенька. Знала всегда, со смутных младенческих времён. И всё-таки часто просила мать рассказать ещё раз. То ли любила слушать именно с голоса матери, то ли надеялась ухватить какую-нибудь новую деталь. Рассказывала Рита весело, но скупо. Дослушав историю в очередной раз, Сашенька бывала неизменно разочарована, но вот так, напрямую, себе в этом не сознавалась.

За недолгие свои годы Сашенька обустроила и расцветила нехитрую историю множеством подробностей. Всё уродливее становилась мамина суровая тётка. Тяжёлый её ботинок окончательно превратился в страшную деревянную колоду – как у Бабы-яги. Такая вот лохматая Баба-яга, с вонючей папиросой в крашеных губах и трескучим голосом. В Сашенькиных фантазиях она росла, росла… и уже занимала собой всё пространство. Тётка помыкала бедной маленькой мамой, ползающей по полу на коленках. Заставляла мокрой тряпкой проникать в самые тайные, в самые страшные мышиные углы. Бедная мама не решалась поднять от пола глаза, не решалась что-нибудь ответить жестокой мучительнице, которая попрекала и попрекала её чем-то... Мама сидела, ссутулясь, на самом-самом уголке стола и ела из треснувшей тарелки пригоревшую кашу, соскобленную со дна кастрюли. А две уродливые дочки Бабы Яги нарочно делали в доме разные пакости, пожирали припрятанную на праздник еду и всё сваливали на безответную маму. Мама в своём бедном вылинявшем платьице была в сто раз красивее их – нарядных, разодетых в кружева. Поэтому Баба Яга, которая каждое воскресенье заманивала в дом женихов, выталкивала маму в страшный тёмный чулан, где держали помойное ведро и веник. Там, среди пауков и крыс, мама стояла и плакала от страха, пока женихи не уходили. А ночью она мёрзла на узенькой раскладушке под старым жиденьким одеялом – и снова плакала. От обиды, от горя и от беззащитности своей. Вспоминала родителей – добрых, ласковых… И так оно шло, шло долго-долго. И так осталось бы навсегда, если бы папа Сашенькин не поехал в этот город искать дом, где жила его бабушка. И чужие люди, поселившиеся в бабушкином доме, рассказали ему о маме. О том, как они мучают, как обижают маму – Баба Яга и её дочки. И купил папа много-много конфет и разных других подарков, и надел самую-самую парадную форму, и вошёл в их страшный чёрный дом, и увидел маму, скребущую пол, и сказал: "Ты самая красивая! Ты самая лучшая на свете! Я беру тебя замуж". И повёл её за руку к автобусной остановке. Баба Яга ковыляла за ними, злобно сопела, но помалкивала. Страшные старухины дочки стояли у калитки и смотрели им вслед. И грызли, грызли, грызли ногти… И папа привёз маму в свой город, и поселил в комнате, которую так любила Сашенька, – рядом с Лидией Петровной и Аллой Николаевной, чтобы ей не было страшно и одиноко, когда он уходит в рейс.

Совсем отдельно от этой истории существовала хроменькая тётя Бэтя. Четыре раза в году ей посылали поздравительные открытки. Она покупала козье молоко специально для Сашеньки, когда Сашенька с мамой гостили у неё в Молдавии. Существовала зелёная раскладушка, и Сашенька любила на ней спать. Существовал старый Давид – он называл Сашеньку "гензеле" и щипал её за щёки. Ещё была безмолвная странная Соня – та, что сшила платье для Сашенькиной куклы. И ленинградская Муся – с мужем. Настоящим журналистом! (Мама Сашенькина очень гордилась, когда где-нибудь в газете натыкалась на его имя.) Всех их называли "родственники по маминой линии".

По "папиной линии" были дядя Костя и его странная жена. Жена то ссорилась, то мирилась с дядей Костей, а потом и вовсе уехала к своей маме. Далеко, на Украину, в город Харьков. И увезла с собой мальчика Серёжу, за которого Сашенька должна будет выйти замуж, когда оба они вырастут.