«Янтарная комната», окончание романа

Она смотрела на Алёшу своими странными глазами. Этот взгляд, который поначалу отталкивал его… Ласковый – и одновременно отчуждённый. То ли проникающий сквозь него, то ли не способный на чём-то сосредоточиться. Уплывающий…
Алёша вдруг поверил ей. Наверняка она Ларису видит насквозь. И его тоже – видит насквозь.
Алёша с детства подозревал, что Саша читает его мысли, но не подаёт виду. И чем слабее она становилась – тем более реальным казалось Алёше это странное Сашино свойство. Он и сейчас не сомневался: Саша знает о нём всё. И чем он занимается, и каким бывает за стенами её дома.
Саша молчала – будто давала ему нечто додумать. Потом она продолжила:
– Я, Алёша, уже не боюсь смерти. То есть боюсь, конечно, но понимаю, что это сейчас для меня – самое лучшее. И всё-таки! Всё-таки... Не так же! И не прямо же сегодня!
Они снова рассмеялись.
– Алёша! Пожалуйста! Уломай папу! Отдайте меня в дом инвалидов! Я давно готова туда перейти. И все готовы. Только не хотите себе в этом сознаться. Пусть за мной ухаживают чужие люди, которые получают за это зарплату! Мне будет в сто раз лучше! – Она не давала ему перебить себя. – Объясни папе, и Маринке, и деду, что это не значит отказаться от меня. Вы будете меня навещать. Будете забирать меня на выходные, на праздники… Когда захотите! Сделайте так, пока вы не устали от меня! Пока я вам не опротивела. Главное – мне, мне будет легче!
– Ну что ты несёшь такое? Что ты там будешь делать? Лежать целый день на кровати?!
– Не буду я лежать! Я бегать могу, летать! – хохотнула Сашенька.
– Ну и юмор у тебя! – поморщился Алёша.
– И пусть эти гады тоже живут спокойно, пусть подавятся моим домом и всем барахлом!
Алёша на несколько секунд онемел.
– Ну, Саша… Вы с отцом действительно – два сапога пара. Да за что же им дом оставлять?! Да я лучше всё тут сожгу, разобью своими руками! Тебе не надо – отдай приюту сиротскому! Секте! Библиотеке твоей любимой: их как раз вот выгоняют из помещения!
– Но ведь договор заключён…
– Как заключили – так и расторгнем.
– "Расторгнем"… Легко сказать! – заволновалась Саша.
– Вот уж о чём точно можешь не беспокоиться. Пожили бесплатно на квартире – и хватит с них! Где-то жили раньше – пусть туда и возвращаются.

В окне снова появилась Лариса. Остановилась. Что-то поправила в коляске.
Алёша разболтал в кипятке растворимый кофе.
Лариса выпрямилась, пошла дальше.
Алёша смотрел и думал: как хорошо, что Саша сейчас не видит её. Сам он не боялся "разочаровать" Ларису, не испытывал сантиментов к её материнству. Тем более не жаль было её бугая. Алёша когда-то играл с ним в одной футбольной команде. У Валеркиных родителей есть дом. Кажется, и бабка у них имеется с отдельным домиком. И вообще… Ему, Алёше, нет до них никакого дела. Пусть только попробуют затеять судебную тягомотину! Он не свидетелей пойдёт звать, а пришлёт к ним своих ребят. Поговорить вежливо.
Хотя… Разве выгнать Сашиных опекунов – главная проблема? Ну, выгонят. А дальше? Отец не даст согласия на инвалидный дом. И Аркадию с Маринкой не втолкуешь, что другого выхода нет.
Он поморщился: представил себе, какой скандал, какой разгром учинит ему сестра, когда он попытается заговорить с ней на эту тему. Хорошо. Пускай тогда бросает работу и сидит с больной матерью.
Странно… Для него Саша всё-таки не стала матерью. Близким другом, родственницей, кем угодно – но не матерью. А между тем – он был почему-то уверен, что если бы родная его мать до сих пор жила, она не была бы ему ближе Саши. Скорее всего – они уже разругались бы. И давно.
Впрочем… Кто знает! В сущности, он почти не помнил мать. А если и помнил – то больную, измученную, обозлённую.
Невольно он покосился на фотографию. Раньше она висела в большой комнате. А ещё раньше – в его собственной квартире. До ремонта. Ну… тут не придерёшься. Действительно, негде стало повесить портрет: там стенка, там ковёр, там окно... Наталья вообще против фотографий на стенах. Это теперь не модно. Но Алёша заметил, что именно портрет его матери она особенно невзлюбила. Вот как иногда с первого взгляда можно невзлюбить человека.
Как странно было бы маме знать, что её портрет повесят в комнате совсем чужой женщины... А рядом будет висеть неизвестно чья цепочка с крестиком.
Алёша знал историю цепочки: Саша нашла её в парке незадолго до встречи с отцом. Но почему-то казалось – не только ему, а всем, – что эта вещь принадлежала маме.
Справа от портрета висел Алёшин подарок: доисторический лягушонок в капле янтаря. И он тоже был памятью – памятью о Саше. Хотя Саша ещё сидела рядом, всматривалась то в портрет, то в его лицо.
– Ты становишься так похож на маму!

Две волны, Господи, две! Я руками коснусь тревожной глади, взметну её, словно шёлковую скатерть на столе, пошлю вперёд две длинные складки, от горизонта до горизонта. И буду смотреть им вслед. Буду восхищаться тем, как они вырастают, огромные, будто горные хребты, как опадают и катятся, едва заметные. Как становятся то голубыми, то зелёными, то чёрными, то розовыми на рассвете. Я буду узнавать их среди мириад других волн. И они будут казаться мне самыми красивыми. Я последую за ними до берега, на который они бросятся последним рывком, на котором распластаются с лёгким шипением ласковой досады.

Часть пятая. Ноябрьские письма