«Янтарная комната», окончание романа

В комнате Ларисы тихо играла какая-то знакомая музыка. Саша попыталась вспомнить, что это. Может, Шуман? Да нет.
Очевидно, Лариса, уходя, забыла выключить радио. Странно… Саша не слышала, как они уходили – ни шагов, ни скрипа коляски, ни хлопанья дверей. И, однако, она знала, что дома никого нет. Не по тишине. По ощущению пустоты. Она очень любила это ощущение. В воздухе появлялась… Особая, спокойная однородность. Это снова было ЕЁ пространство –хотя Саша давно не выбиралась ни на кухню, ни в другие комнаты. Не знала даже, как там всё теперь выглядит. Она и не хотела знать. Боялась.
После рождения ребёнка Лариса почти весь день гуляла с ним у моря. И почти весь день Саша была счастлива.
Она отдыхала, вслушиваясь в знакомый голос старого дома, гулкий и сиплый. Откуда-то появлялись две невидимые старухи, тихо двигались от угла к углу, беспокоились за Сашу, следили за её работой. Иногда она боялась, что может увидеть их в зеркале. В особенности – Аллу Николаевну. Мать не досмотрит за бедняжкой – и она вдруг возникнет в овальной раме, среди пятнышек осыпающейся амальгамы, смущённо и радостно моргая голубыми глазками, улыбаясь во весь свой щербатый рот. Две тоненькие проволочные косички торчат над ушами. "Сюр-приз!"
Саша убрала руку с колеса. Захотелось отъехать подальше от зеркала.
– Что за глупость? Надо же знать, в конце концов, как он меня обкорнал! – произнесла она громко. И снова покатила коляску к трюмо.
Накануне вечером, после купанья, Саша очень устала. Да и ни к чему было смотреть на мокрые волосы.
Даже странно… Неужели они так много весили? Остриженная голова казалась празднично-лёгкой.
Саша толкнула колесо. Уткнулась в шкаф, вырулила чуть правее. Лавировать в комнате, заставленной громоздкой мебелью, было непросто, и она ударяла подножкой то в буфет, то в этажерку, пока не добралась до нужного места. Развернувшись, наконец – подняла голову и замерла.
Нет, из зеркала не улыбалась ей Алла Николаевна. Там оказалось нечто пострашнее. Обрамлённая дымчатыми волосами маска. Два пятна, два глубоких провала темнели на месте глаз. Третий провал, поменьше, зиял на месте рта. Он как-то жутко разделял бледные плоские щёки.
"Спокойно, – сказала себе Саша. – Всё нормально. Зеркало стоит в темноте – да ещё и под плохим углом к свету. Конечно же, у меня всё на месте – и рот, и глаза. Просто упало зрение. Эти пятна не на лице у меня, а на глазном дне".
– Надо почаще смотреть в зеркало, и не будет таких неожиданностей, – произнесла она вслух.
То, что было ртом маски, не зашевелилось. Только чуть растянулось – нехорошо, насмешливо.
– Это – ты, – без удивления выдохнула Саша.
– Я, – утвердительно качнулась маска.
– Наконец-то показалась во всей своей красе! Вот, значит, какая ты!
– Ах-ах! Будто ты раньше не знала, какая! С первого дня.
– С первого дня? – Саша задумалась. – Пожалуй… Я знала: ты страшная. Но надеялась, что ты пожалеешь меня. Тогда – надеялась. Верила, что смогу от тебя избавиться. Что все эти уколы, таблетки помогут мне отбиться...
– "Уколы… таблетки…" Надо же! Героиня! Может, ты и на операцию согласилась бы? Ах, ах, какие жертвы! Ты так жаждала избавиться от меня, что не могла себя заставить есть сырую гречку! Молчишь? Молчишь! Потому что я права. Признайся: ведь ты привязана ко мне, как к живому существу! Ты презираешь всех, кто здоров! Ты жалеешь их, как… недомерков, как несмышлёных детей!
– Неправда. Всё неправда!
– Правда, правда… Может, ты бы и согласилась избавиться от меня. Но подумай сама… Кто ты такая? Что ты собой представляешь без меня? Что в твоей жизни было серьёзного, настоящего – кроме боли? Что достойно памяти, достойно уважения? Может, скажешь, любовь? Нет. Никого ты не любила. Привязывалась, да. К кому угодно. Дети? Так ведь это не твои дети. Может, ты умна? Может, у тебя какой-нибудь талант? Ах, да! Ах, да! Ты пишешь картины маслом – на яйцах! И покрываешь их сверху песком! Чтобы не видно было, как ты скверно рисуешь. И только я, твоя болезнь, – действительно интересна! Может быть, даже… гениальна! Благодаря мне, мне одной ты…

Стукнула дверь на веранде. Пространство дома разом изменилось, сузилось. Застучали по доскам каблуки. Сладко пропели рессоры детской коляски. Зазвенели на кухне бутылочки. Заплакал ребёнок. Что-то упало на пол. Снова застучали каблуки – всё ближе, ближе к Сашиной двери.
– Александра Аркадьевна! Я же сто раз просила… Ребёнку нельзя дышать этой вонью! Как я за порог – вы начинаете возиться с красками!
– Лариса, я сегодня вообще не трогала краски.
– Ну что вы мне будете говорить! Я зашла с улицы – и мне прямо аж в нос ударило!
– Лариса… После того нашего разговора я ни разу не работала красками. Я вообще не работала! Если не верите – можете зайти в комнату и посмотреть.
– Ну, так значит – это старые воняют.
Лариса решительно прошла к подоконнику, наклонилась над коробкой, в которой лежали готовые яйца, потянула носом.
– Ну, не знаю… Может, я уже принюхалась… А с улицы сразу слышно. Вы больной человек, вам тоже нельзя этим дышать! Но это ваше дело. А ребёнка своего я травить не позволю!