«Янтарная комната», окончание романа

Волны шлёпают небрежно. Так ленивая нянька возит тряпкой по больничному полу.
– Надо бы уже подстричься… Я обросла, как ведьма. Не забудь. Ладно?
Толик обошёл коляску. Постоял. Чуть отступил. Прищурился.
– Зачем стричь? По-моему, красиво. Я люблю, когда даже ещё длиннее. Вот… как было, когда я тебя увидел возле библиотеки.
– Ты что, надеешься, если я отращу волосы по локоть – то снова стану молодая?
– Ничего я не надеюсь. Между прочим… – он внимательно оглядел её лицо, будто готовился рисовать портрет. – Ты очень мало изменилась с того времени. Не смейся, не смейся! Я правду говорю.
– Ладно! Поехали дальше. Я хочу доехать вот туда. До косы…
Коляска снова тяжело зашуршала, заскрипела.
Толик шёл и думал о том, что лицо её в самом деле мало изменилось. То есть, конечно, изменилось… И нехорошо изменилось. Но как-то… не от возраста… Будто ей столько же лет, сколько было тогда, в скверике… Будто она по-прежнему молодая, только заболела внезапно – и стала вот такая. Какая? Сразу и не объяснишь. Осунулась. Бледная. И оттенок неприятный, опасный оттенок. Но он встречал и здоровых людей с плохим цветом лица. И довольно часто.
Одно слово всё вертелось, вертелось… Даже не в мыслях – а где-то гораздо глубже… Толик не давал ему выбраться оттуда. Заталкивал назад, затаптывал, как давным-давно в детстве затаптывал в землю противно-розового дождевого червя. Тыкал ботинком и орал от страха.
Ему и сейчас хотелось заорать. Позвать кого-то на помощь, обвинить, высказать всё, что накопилось за долгие годы тайного и явного страха. За что ему такая судьба?! Сначала одна. Потом другая. Причём – обе лучше его, выше его на сто голов. Он и стоять-то рядом с ними недостоин.
Чайки мельтешащей тучей носились вокруг них, нагло попрошайничали. Но хлеба больше не было.
– Волосы всё-таки подстрижём, – продолжала о своём Сашенька. – Мне и расчёсывать их трудно, и мыть…
– Мы сейчас придём, и я тебя искупаю.
– Наверное, лучше попозже. Когда они уложат ребёнка и уйдут к себе смотреть телевизор. Хотя нет! Колонка будет гудеть…
– Если ребёнку телевизор не мешает, так уж как-нибудь и колонку перенесёт.
– Да ну, не надо лезть на рожон! Спросим у неё, когда удобнее.
– Не собираюсь я у неё ничего спрашивать! Я вообще останусь здесь на ночь. Не надо было мне к Алёшке переходить. В вашем дурацком договоре нигде не указано, что родственникам нельзя с тобой жить! Это из собеса присылают только к одиночкам, а частный договор – совсем другое. Тут тебе никто не делает никаких одолжений. Избаловали сопляков... А всё – твоя мягкотелость! И как меня угораздило поддаться?! Думал, тебе с людьми будет спокойнее. А они теперь обижаются, когда я прихожу…
Сашенька рассмеялась. Смех был молодой, совсем прежний. Не оборачиваясь к нему, она вытянула набок руку. Кверху ладонью. Он сжал её худенькую кисть. Застыл неуклюже, не зная, что делать дальше. Так и держать? Отпустить? Стоять? Ехать?
– Они на меня, Толенька, обижаются, а не на тебя, – сказала беспечно Саша. – За то, что никак не умираю. Они планировали: месяца два-три помучаемся – и заживём! Вот ты сейчас будешь злиться – а мне их даже как-то жалко. Наверное, Галина Васильевна пообещала им, что я вот-вот загнусь. Ну… понимаешь … Поманили детей конфеткой – и не дают. Они с Галиной Васильевной вообще вроде бы рассорились... Ладно! Была не была – купаемся!