«Янтарная комната», окончание романа

Даже удивительно, что он обратил на неё внимание. Симпатичная девчушка. При папе, при маме. Наверное, он подумал тогда, что осчастливит её своим волейболом. А потом… Увидел, как тоненькая её фигурка вылетает вверх навстречу мячу. Длинные, лёгкие ножки… Широкие плечики. Круглая головка с острым подбородочком. Волосы, тяжело бьющие по спине. Она очень странно смотрелась в той студенческой компании. Что-то в ней будоражило воображение. Она выглядела и серьёзнее, и естественнее всех окружающих. А при этом казалось, что девочка впервые надела взрослый купальник.
Дима тогда ещё не обзавёлся пляжными приятелями. Может, потому и взялся просвещать чужого, странного ребёнка. Её мать смотрела со страхом на его бороду. И у отца вид был неодобрительный...
Господи Боже! Неужели они решили тогда, что это он ухаживает за ней? Что у него есть какие-то сложные намерения?
Где-то через неделю он устал от роли педагога и просветителя. Принялся заигрывать с двумя глупыми, но отлично сложёнными киевлянками. Сашенька мешала ему, и он собирался спустить всё потихоньку, на тормозах. Но вдруг оказалось, что это уже невозможно.
Странно… Она ни разу сама к нему не подошла. Только смотрела издали. Наверное, всё дело в её взгляде. Ведь и Лина привлекла его тем же. Глаза у них совсем разные, а взгляд – одинаковый. Добрый, снисходительный, прощающий тебе твоё здоровье, твоё незнание каких-то особых тонкостей бытия. Бытия на границе жизни и смерти.
Эта аристократическая мудрость болезни притягивала его в людях. Особенно – в женщинах.
Сашенька, Сашенька… Ну да, всё началось со скуки, с любопытства. Но, вполне возможно, со временем могло перейти и в нечто серьёзное. Если бы он не встретил Лину.
Безусловно, он был очень привязан к Саше, хотя она в общем-то не оправдала его надежд. А чего он, собственно, ждал? Что она превратится в блестящую интеллектуалку? Займётся каким-нибудь литературоведением? Или…
Конечно, теперь он на многое смотрит иначе. Одним пушкинистом больше, одним меньше… И всё равно непонятно, почему Саша выбрала географический факультет.
Впрочем, не исключено, что и за этим у неё стояла какая-то сложная выкладка. И уж точно причина не в маленьком конкурсе.
Ну да, она не разбиралась, как следует, ни в литературе, ни в музыке. Брала сахар из сахарницы своей ложкой. За столько лет он так и не смог отучить её от трёх-четырёх грамматических ошибок, которые переходили из письма в письмо. Были ещё и украинизмы, почерпнутые, очевидно, в детстве у матери.
В какой-то мере она была его произведением. И, на первый взгляд, не было в Саше ничего, что не вложил бы в неё он сам, Дмитрий. Она и сама так думала. Во всяком случае – долго думала именно так. Оттого и бунтовала, оттого и спорила из-за каждой ерунды. Но хотя он легко подавлял её сопротивление, хотя перед его зрелой логикой её аргументы часто казались по-детски беспомощными и вздорными, – что-то в них было, иногда даже очень задевавшее Дмитрия. И всегда казалось, что припрятан у неё какой-то последний, окончательный довод, который она из великодушия, из деликатности оставляет при себе.
Смешно, конечно, но Дмитрий, когда разговор шёл о чём-то крайне важном для них обоих, – иногда просто боялся, что вот сейчас она не выдержит, возьмёт да и выложит всё как есть. От этого страха он становился постыдно агрессивным.
Дмитрий говорил себе, что нет у неё никакой такой "истины", никакой такой правоты. И дело тут всего лишь в её особом, обманчивом взгляде, в необычном разрезе глаз.
Хотя… Среди множества его знакомых одна Саша не впадала в эйфорию от нахлынувшей внезапно свободы и гласности. Она, разумеется, послушно и с большим удовольствием читала всё, что он ей советовал. Но… Когда он, старый дурак, чуть не плача от гордости, рассказывал ей, как ночью возле Белого дома братался с бомжами, – слова его на том конце провода проваливались в печальное, глубокое недоумение. А ведь тогда даже разумная, трезвая Лина захлёбывалась от счастливых ожиданий! Лина, которая в сто раз умней и его, и Саши.
Лина, Лина… Нет, дело, конечно же, не в ней. И даже наоборот: без Лины их дружба с Сашенькой просто заглохла бы постепенно. К тому уже и шло. И это как раз Лина выделила Сашеньку из множества его серьёзных и несерьёзных отношений. Сделала Сашеньку чуть ли не частью их семьи, чем-то вроде любимой сестры.

Дима прижал к мокрому лицу пушистое полотенце и глухо пробормотал в махровую толщу:
– Ну и сколько же я смогу скрывать то, что случилось?
Он замер. Затаил дыхание. Мысли были суматошные, бесплодные. Как сказать Лине? Как подготовить её?
Надо же! Именно сейчас! Когда она только-только пришла в себя после такого тяжёлого обострения!
Диме показалось, что он заговорил вслух. О, Господи! Да ведь он почти зол на Сашеньку! И думает вовсе не о ней, не о том, что случилось. Не о том даже, что это может случиться и с Линой. А единственно о себе. Ему, ему, Дмитрию, без Лины – конец. Жизнь без неё – немыслима, невозможна.
И он замаялся, закачался, как старый еврей на молитве, всё крепче прижимая полотенце к лицу.