«Янтарная комната», окончание романа

4
Боря вернулся домой раньше обычного. Приехали с аэродрома – а полковник вдруг раздобрился и всех отпустил. Боря не стал отказываться, хотя дел на работе было предостаточно.
Три дня назад Тоня отправила Павлика к родителям на Украину. С конца лета он несколько раз тяжело простужался, и Тоня решила, что там ребёнок быстрее выздоровеет и окрепнет. Конечно же, у Тони была и тайная "сверхзадача". Старуха сейчас наверняка вовсю собирает справки. Наверное, Павлику и в самом деле лучше было бы поменять климат.
Лично его, Борю, и так всё устраивает. Привык. Работа уже не увлекает, как прежде, зато платят нормально. Да и порядка побольше. В нарядненьком украинском городке, где по-прежнему служат многие его приятели, творится чёрт знает что. Зарплату задерживают на три, на четыре месяца. Люди выкручиваются, кто как может. Воровство, спекуляция... Ну, положим, и при нём химичили. То, сё… Списанные машины, запчасти, бензин. Но не с таким же размахом!
Бывшие сослуживцы рассказывали прямо-таки чудеса. Даже не верилось. А с другой стороны – разве здесь люди не разболтались? Разве здесь всё так уж чинно-благородно?
Боря усмехнулся. Добродушно, без осуждения. Может, он и сам вертел бы чего-то. Просто неохота. Не надо ему больше, чем есть. Тоня у себя в военторге наверняка понемножку крутит… Он не вмешивается.
У парадного Боря потопал, стряхивая снег, приставший к сапогам. Поднялся по лестнице, ещё потопал у своей двери, отпер её. В лицо дохнуло тепло и знакомо. Но чего-то не хватало. Впервые за последние несколько дней он ощутил, что сына в доме нет. Стало грустно. Но ненадолго. Он прошёлся босиком по пустой квартире, с удовольствием ощущая непривычную свободу. Можно подумать, сын когда-нибудь стеснял эту свободу… Хотя… В чём-то и стеснял. Тоня на аэродроме плакала навзрыд – а когда вернулись домой, повисла у него на шее и объявила: "Начинается медовый месяц!" Глаза у неё блестели. Вот так же она смотрела на него много лет назад из-за прилавка.

Вроде уже и остыли… А тут вдруг, действительно – "вторая молодость"! А может, и поинтереснее, чем в молодости… Как говорится, количество в качество перешло.
Однажды, лет в четырнадцать-пятнадцать, Боря подслушал разговор взрослых. Тёткин муж откровенничал с приятелем. "Лучший секс начинается после сорока пяти!" Боря тогда зажал рот рукой и убежал в ванную – отхохотаться. Ему казалось, что сорок пять лет – глубокая старость, когда о сексе уже и говорить неприлично.
И вот теперь ему самому перевалило за сорок пять. А он и внешне мало изменился. Только складки у рта... Других мужчин они даже украшают. А его – портят.
Седины у него немного. У Тони больше. Она, бедняга, стыдится этого. Уверяет, что ей просто нравится рыжеватый оттенок. Кстати, лёгкая рыжинка ей и впрямь идёт. Придаёт интеллигентности. И одеваться Тоня стала строже, интереснее. Как-то он не обращал на это внимания. А тут…
Нет, в самом деле хорошо на некоторое время остаться вдвоём. "Освежить ощущения"... Да… Тоня-Тонечка. Расшалилась… Он не удивился бы, если бы нашёл у неё под подушкой какую-нибудь… "Камасутру". Точно! Может, весь этот ренессанс тем и объясняется, что подружка подсунула ей… пособие.
Боря хохотнул. Прошёл в спальню, приподнял подушку, матрац, поискал в тумбочке, среди белья, на книжных полках. Но ничего такого не нашёл. Он расправил постель. Расставил по местам вещи, сдвинутые в ходе поисков. Заодно вытер пыль. А заодно уже и дорожки пропылесосил.
Он любил убирать в доме. Особенно – если никто не смотрел в руки и не подсказывал, как нужно.
Отправляясь на улицу вытряхивать пыль из мешка, Боря прихватил переполненное мусорное ведро. За ним, в глубине шкафчика, обнаружился ещё и полиэтиленовый кулёк с картофельными очистками. Да… "Медовый месяц" не способствовал порядку в доме.
Возле мусорника Боря остановился, привычно подосадовал: ящики стояли переполненные, возле них успели насыпать целую гору. Деваться было некуда – Боря вытряхнул на эту Фудзияму содержимое своего ведра.
Он уже отходил от мусорника, но что-то вдруг остановило его. Боря оглянулся. И увидел среди обрезков овощей, скомканных бумажек и разной прочей гадости обрывки авиаконверта. Красные и синие перемежающиеся полосочки.
Несколько лет назад такие полосочки не привлекли бы его внимания. Но одной из особенностей новой жизни было то, что люди совсем перестали писать письма. Когда хотелось поговорить – звонили по телефону, хотя это и обходилось дороже, чем самый дорогой конверт. Перестали даже поздравлять друг друга с праздниками. Ну, конечно, обеднели люди – но не настолько же, чтобы уже открытку не могли купить! Просто… вроде как неловко стало поздравлять. Не с чем.
Потому он и заметил обрывки. А ещё потому, что Тоня – он когда-то ругал её за это – имела привычку выбрасывать прочитанные письма, не разрывая, целиком, прямо в конверте.
– Интересно, что же у нас за тайны за такие? – пробурчал Боря. И, подрагивая от отвращения, потянулся за уцелевшим углом конверта. Он легко разобрал обратный адрес, залитый чем-то коричневым.
Это был адрес дома, где когда-то жила Сашенька.
Боря опустил в снег ведро. Постоял, тупо глядя на пьяно расползающиеся буквы. Огляделся. Никто не гулял во дворе, никто не смотрел в окна.
Он подобрал палку и стал расковыривать очистки, выбирая из-под них клочки промокшей бумаги. Тут же, на детской площадке, сдвинул перчаткой снег с зелёного деревянного столика.
Составить удалось меньше половины листа. Но и этого было достаточно. Сашенька – умерла.
Он перекладывал так и эдак грязные бумажки, надеясь узнать из них ещё что-нибудь.
Понять, почему тот, кто послал письмо, считает именно его, Борю, виновником Сашиной смерти.