«Такая длинная зимняя ночь…», роман

Я так боялся оставить детей! А теперь дети оставили меня. И совершенно не нуждаются во мне. Нет, это хорошо, пусть – не нуждаются. Но я нуждаюсь в них, а им до меня нет дела. У них своя жизнь, свои радости, в которых мне нет места. И точно так же они не нуждаются в матери. Конечно, звонят и спрашивают, но, услышав бодрый голос, не вслушиваются в слова. Им важно, что мы есть, живы и пока не нужно нам помогать…

И самый близкий человек для меня – жена. Не потому, что стала ближе. Просто у меня кроме нее никого нет. А у нее – кроме меня. Рассчитывать она может только на меня. Дети – приедут, побудут, уедут. Их не интересуют наши проблемы… А я не могу решить их проблемы, поэтому проку от меня никакого…

Мы заперты в нашей квартире, ограничены в передвижениях. Она вяжет, смотрит телевизор, а я вспоминаю…

Мне есть что вспомнить! Зеленые глаза под пушистой челкой цвета осенних листьев. И шепот: «Родной мой…»

Жена окидывает меня презрительным взглядом, и мне кажется, она видит то же, что и я: стройную фигуру, уходящую от меня вдаль…

Я ни разу не сказал ей, что все знаю. И она ни разу не намекнула, что тоже знает все…

Я не простил ей. И не сказал. А зачем? Все равно у меня нет никого, кроме нее. И у нее – кроме меня…

…То письмо принесла именно она.

– Юра, дружок твой одесский объявился – Серега Сазоненко…

Я взял конверт. Точно, в адресе отправителя указана фамилия: ССС. Жена, потеряв интерес, вышла на кухню. Я разорвал конверт. Там была записка: «Вас ждет письмо: Главпочтамт, до востребования».

Почерк незнакомый. Не Серегин…

Выбраться на почту я смог через несколько дней. Мне подали пухлый конверт. Я сел в скверике и стал читать.

«Радость моя!..

Я должна тебе это сказать. Может, ты уже и забыл меня, но я не могу не сделать этого.

Начну с начала.

Через несколько недель после похорон мужа я, перебирая бумаги в письменном столе, нашла пачку рентгеновских снимков. Сразу не поняла, что это такое. Это были мои снимки за все годы – и на каждом проставлена дата.

Я выздоровела. Странно, но все прошло. Я подумала, что он хранил их как доказательство своей блистательной практики: почти безнадежный случай – и чудесное исцеление. На первых восьми – с перерывами в полгода – страшная картина. А потом вдруг – абсолютно здоровые легкие. Присмотревшись, я все поняла. Первые снимки были не мои. Там был удален верхний сегмент правого легкого, а у меня – немного большая часть. Но отличить можно только положив оба снимка рядом. Он  именно их показывал перед отъездом, и у меня отпали все сомнения – я очень больна… У того человека была такая же операция, и  это убедило меня тогда, что снимки мои. Я прекрасно себя чувствовала, была только слегка простужена, и оттого слабость. Он показал мне пленку, ткнул карандашом в каверны… Я же понимаю, как-никак три года института… Но моих знаний не хватило понять, что операции похожи, но не совсем…

Из года в год он показывал мне все ухудшающиеся снимки. А потом этот человек, видимо, умер, а найти второго такого было непросто – я бы заметила разницу…

Нас с тобой развели, как котят… Я потом узнала от его медсестры, что он четыре года откуда-то выписывал эти снимки. Она знала об этой истории.

Тогда твоя жена пришла к нему и попросила помощи. Это было и в его интересах. Она следила за нами из машины кого-то из ваших знакомых, караулила после работы и ехала за тобой. Хватило всего нескольких раз, чтобы найти, кто я и где живу…

Он тонкий психолог. Наверняка он убедил тебя, что отказываясь от меня ты спасаешь мне жизнь. И что я сама в таком состоянии предпочту от тебя отказаться.

А состояние было вполне объяснимо. Он мне что-то подмешивал, и эта непреходящая слабость убедила меня в его правоте. Да что там – подмешивал! Он кормил меня лекарствами, а разве я могла уследить, чем именно?..