«Повесть о людях и о себе», (часть 2)

Марина Арсеньевна Тарковская приезжала к нам неоднократно. Приехала она и в 2012 году.

– Меня пригласили на встречу с Мариной Арсеньевной, – позвонил мне Александр. – Проаккомпанируешь романс на стихи Арсения Тарковского?

Не хочется лажаться в присутствии мэтров… А придут многие… Он – в Знаменке, я – в Кировограде… Репетировать некогда…

Я надела наушники и положила мобилку на фортепиано.

– Так слышно? – спросила я и заиграла вступление.

– Нормально! Только не спеши, вот в таком темпе, – сказал он и запел.

«Вечерний, сизокрылый, благословенный свет…»

Так мы и репетировали: я играла, а он пел мне в наушники…

Заглянула секретарь:

– С кем Вы разговариваете?

– Сеанс одновременной игры, – рассмеялась я.

Мы хорошо выступили. Играть ему одно удовольствие: сам романс прелестен, а все замедления, какие он только собирался сделать, я предчувствовала. Логично написана музыка, точно по тексту… Марине Арсеньевне понравилось. Она рассказала об этом стихотворении. Подарили ей ноты…

– Ты самой Марине Тарковской пел? – изумлялись знакомые Архангельского.

– И мне великолепно аккомпанировала одна поэтесса… – рассказывал он мне со смехом. – Как ты чувствуешь все нюансы!.. Мне трудно аккомпанировать, вряд ли кто-то вот так запросто взялся бы…

Нам удалось выступить еще несколько раз. Одну песню предложила нашей ученице-вокалистке, и она с ней на конкурсе заняла призовое место…

Все, что он написал, удобно для голоса, и, хотя мелодии сложные, они прочно ложатся в память. Значит, хорошо написано. Очень надеюсь, что эта музыка еще будет звучать. И не только в авторском исполнении.

 

…Мы сидели на заседании литстудии. Кто-то передал мне книгу. Я раскрыла и начала читать.

«Перезвоны». Переводы из украинской поэзии. Автор – В. Корниец. Редактор С. Янчуков.

Ага!.. Не тот ли это Янчуков, который так тщательно пересеял переводы Александра Архангельского и счел, что они не достойны премии? Который сетовал, что не было подходящего редактора, чтобы выбрать лучшее?

Книга солидно издана билингвой. Напрасно, ой, напрасно автор предоставил читателям «компромат»!..

С первых же строчек меня начал разбирать гомерический смех. Это же перевод не с английского, где мало кто сможет проверить достоверность перевода…

«Кохана, не сердься…» – «Любимая, смейся!» Хи-хи-хи!.. Это так перевел Анатолия Крымского!

«Я з ней одружився…». «Я с ней подружился…». Ой, не могу!..

Рядом сидел Архангельский и внимательно слушал выступавшего. Я, как в детстве на задней парте во время урока, толкнула его локтем и подсунула книжку. Он опустил глаза, нашел строчку… И прыснул, зажимая рот.

Толкаясь и вырывая друг у друга книгу, мы уже не слушали выступавших. Он оперся о согнутую руку и, отвернувшись, трясся в приступе смеха. Виктор Погрибной строго посмотрел на «нарушителей дисциплины».

Я попросила разрешения взять книгу домой – почитать. До позднего вечера «зачитывалась» – благо оригинал был на соседней странице, и легко можно сверить перевод.

Я не была знакома с Валерием Корнийцом. Видела его – красивый, седой, важный. Говорили, что веселый, остроумный. 

Не могу сказать, что все было плохо: все-таки переводил филолог, учитель, много лет отдавший дань преподаванию. Писал стихи… Позже читала их и сделала вывод: не перешел границы любителя…

В предисловии автор написал, что перевод сделан для того, чтобы донести русскоязычному читателю прелесть украинской поэзии. Понятно, что не всю «прелесть» возможно донести, зато можно гордиться украинским языком, его палитрой, которую не в силах передать средствами выразительности русского языка…

Вот так… А я переводила Лину Костенко, чтобы осуществить экспансию в Россию и дальше, туда, где понятен русский, но абсолютно чужд украинский… Во всяком случае, хотелось именно этого.

Если бы редактором этой книги не был С. Янчуков, я бы не взялась так подробно ее разбирать. Но, читая и находя нелепость за нелепостью, вспоминала ту его статью. В чужом глазу соринка видна, а в своем и бревно не заметил.

Издано за бюджетные деньги. Архангельский – на свою жалкую пенсию издал  книгу, за которую его – редкий случай отрицательных рецензий! – публично высекли…

Где же вы были, великолепный редактор, когда издавалась книга Корнийца? В вашем же издательстве и издавалась… Неужели нельзя было пройтись с карандашиком по тексту и помочь автору, оградить его от «волчьих ям»?..

Написала статью. Наверное, жестокую. Но – аргументированную. С цитатами. Ее опубликовал журнал «Степ». Не могу удержаться, чтбы не привести ее здесь.

 

Поэзия перевода – как тебя найти?

На третьем курсе музыкального училища начинается педагогическая практика. Мне досталась ученица-выпускница. Помню свой первый урок – 17-летняя учительница и 15-летняя ученица…

Девочка играла «Осеннюю песню» Чайковского – играла плохо. Я ей долго рассказывала, чем отличается светлая печать от черной тоски  и о чем это произведение. Предложила поразмыслить над художественным образом, чтобы улучшить качество исполнения. Я писала стихи, и была свято уверена, что Слово всесильно… Преподаватель поинтересовалась, как прошел мой первый урок, на что я гордо ответила,  что прекрасно, я предложила ученице написать сочинение на тему осени, чтобы она поняла, как исполнять это произведение. Преподаватель ничего не ответила, только странно посмотрела на меня. В те времена весь мой жизненный опыт был – пара клякс на чистом листе сознания, но этот взгляд я поняла лучше всяких слов: с такой жалостью смотрят на хромого, вставшего в забег с чемпионами и свято уверенного, что у него есть шанс. Этот взгляд научил меня больше, чем длинная тирада…

Мир материален – даже слишком. И дух, образ, бесплотная  суть произведения достигаются весьма материально: существует множество средств музыкальной выразительности – ритм, звуковысотность, темп, штрих,  динамика, фразировка, педализация… Ученица моя сочинение написала, но так как она стихов не сочиняла, все свелось к нескольким банальным абзацам. Чуда не произошло: никуда не делись фальшивые ноты, ритмическая нестабильность, полное непонимание фразировки и отсутствие динамических оттенков.

Свой второй в жизни урок я провела, исправляя аппликатуру, штрихи, выстраивая фразы. Художественный образ сразу стал ближе. Нет, разумеется, нужно говорить о сути произведения, но никуда не деться от формы. С тех давних пор меня раздражает неконкретная болтовня и демагогия типа: «нужно работать над Словом», если нет конкретных замечаний.

Над Словом – потому, что речь пойдет не о музыке. Каждый вид искусства имеет свои средства художественной выразительности, но закон единства формы и содержания общий для всех.

Если меня волнует произведение – всегда стараюсь понять, как это сделано, какими именно средствами автор воздействовал на меня таким образом. Не всегда удается – в этом и заключается необъяснимая тайна творчества. Но часто хочется повторить – перевести. И вот тут-то начинается пора поисков и экспериментов.

О теории перевода написано много. Я не льщу себя надеждой, что мне удастся сказать нечто, неизвестное миру. Все, что пишу, – сугубо мое мнение, не претендующее на звание истины в последней инстанции.

В юности, читая Роберта Бернса или Гарсиа Лорку, я была свято уверена, что это именно Бернс и Лорка. Но, сопоставив несколько переводов, какие посчастливилось найти в библиотеке (увы, тогда не было Интернета, и многое было недоступно), начала понимать, как много привносит переводчик, а какой процент Лорки в переводах Лорки – остается лишь гадать. Обратила внимание на длину строки в издании билингвой – испанская строка короткая и четкая, а в переводе длинная и «лохматая». Значит, первооснова стиха – ритм, не передан…

Кажется, что прозу переводить проще: это не узкая тропинка между пропастями – ритмом и рифмой. Проза – широкая дорога, и оступиться здесь не так опасно, как в поэзии… Однако и здесь подстерегают «волчьи ямы»: переводчик должен чувствовать стиль автора и подтекст, чтобы передать и иронию, и недоговоренность, и игру слов. И, разумеется, понимать, о чем речь, чтобы не вышла пародия типа «голый проводник бежал по улице», когда речь идет о неизолированном проводе в траншее…

Перевод поэзии – разговор особый. Собственно,  передача художественного образа и есть цель перевода. Но – как? Какими средствами? Дословно – «рифмованный подстрочник»? Вольно – другим ритмом, другими образами? Чем жертвовать? Что сохранять?

Скажете – суть, и мне сразу вспоминается тот первый урок музыки...

Эту задачу каждый переводчик решает в меру своих способностей. По мне – очень важно сохранить ритм, музыку стиха, образный ряд. По возможности – рифму, если языки близкие. Словом, все те средства выразительности, какими пользовался автор. Не думаю, что кого-то порадует вольные перевод его стихов, в котором от автора осталась лишь идея, хотя парафразы (перепевы) имеют право на жизнь.

Это очень сложно – не исказить смысл, сохранить по максимуму и не утратить дух оригинала. Тот самый баланс формы и содержания. И - не написать глупость…

Наши местные литераторы  также берутся за переводы. Встречаются и удачи, и неудачи. Особенно это заметно на примере книги переводов В. Корнийца «Перезвоны» (редактор С. Янчуков), вышедшей в прошлом году в «Центрально-Украинском издательстве». Сразу хочу выказать радость, что в последнее время все чаще появляются книги переводов украинской поэзии на русский язык. Приветствую любой перевод и поздравляю (запоздало) автора, которому многое удалось в этой работе. Но не могу удержаться от некоторых замечаний, в которых продолжаю полемику на тему, что такое перевод.

В. Базилевский:

Тільки й польоту – від горя до лиха,

Тільки й розваги – фанфари до сказу….

В. Корниец:

Только и лёта – от горя до лиха,

Все развлеченья – газетные сказки…

Как поэт, в свое время сломавший немало перьев в тупиках перевода, я могу понять, почему возник этот странный образ – нужно было подогнать рифму под две другие строки, которые легко перевести дословно. Но введение довольно странного образа, в котором нет ничего от Базилевского, стоило ли того? Я бы пожертвовала рифмой оригинала, чтобы сохранить смысл…

В. Базилевский:

Коли недобре чоловіку,

Наспотикається в ходьбі,

Повірить він в молочні ріки

І навіть в груші на вербі.

В. Корниец:

И если плохо человеку,

Наспотыкался при ходьбе,

Поверит он в молочны реки

И даже в груши на столбе.

Если груши – не на груше, то какая разница? Чего не сделаешь ради рифмы… Но не думаю, что такое «совершенное звучание» в переводе порадует Владимира Александровича…

В. Базилевский:

Горобиної ночі, як ногайська орда,

Підступає під горло скаженна вода.

В. Корниец:

Воробьиною ночью, как ногайцев орда,

Подступает под горло, зверея, вода.

М-да… Это ночь, когда летает много воробьев? Мне казалось, что «горобина ніч» не имеет никакого отношения к пернатым… Ненастная ночь, грозовая? Наверное. Но, если следовать В. Корнийцу, ошибалась не только я, но и все лингвисты-переводчики… К тому же – и вода «озверела»…

 

В. Базилевский:

Сорокорічні початківці

Бредуть понуро на Парнас

Уже гуртом – неначе вівці,

Чи школярі у перший клас.

В. Корниец:

Вот начинающих под старость

Толпа понуро на Парнас

Бредет, словнО овец отара

Или ребята в первый класс.

Здесь не только по-ученически для сохранения ритма перенесено ударение в слове «словно», но и вплелось в робкую ткань перевода несогласование…

В. Базилевский.

Вигулькне десь з-за гори

Хвацький козак Морозенко,

Виповнить дзвоном яри,

Витопче всі борозеньки.

 

В. Корниец.

Выглянет из-за горы

Хвацким казаком Морозко,

Звоном заполнит яры,

Вытопчет всюду бороздки.

Имена собственные не изменяются! В противостоянии между козаком Морозенко и бороздками победили последние! К тому же присутствует лексическая ошибка – в слове «казаком» ударение на последнем слоге. И не понятно, что именно выглянет из-за горы, похожее на казака? К тому же в русском языке нет слова «хвацкий» - есть «залихватский», «лихой».

В. Гончаренко:

Хай невіри карга пихата

В небуття назавжди руша.

В. Корниец:

Пусть неверья карга горбата

От позора умрет в глуши.

Как изящно в оригинале!.. А «карга горбатая» - это более по-русски, хотя мешает лишний слог. Но, причём тут горб? Причём тут глушь? И кто ее «опозорил»?  Звучит похоже, но далеко не одно и то же… Ведь «пихатий» в переводе обозначает «спесивый», «надменный», «гордый» и т. д., но только не горбатый! (Или столь повлиял фильм с репликой: «А теперь – горбатый!»?)

В. Гончаренко:

Ми щиро вірили у диво,

Що птах зависне на крилі.

В Корниец:

Птах замирает в пируэте 

В пыльце купаются шмели.         

Понимаю, взявшийся за перевод имеет право выразить суть своими образами, незашоренным взглядом взирая на оригинал. Но переводчик – не свободный творец, и что-то есть в том, что дословный перевод выхолащивает дух. Но лучше бы он перевел дословно… Для меня образцы таких «переводов» уж слишком модерновы… Кстати, в русском языке устаревшее слово «птах» если и встречается, то как характеристика птицы из мифологии. В употреблении – птаха, маленькая птичка, более уместная по смыслу. А купающиеся в пыльце шмели вообще, как говорится, «из другой оперы».

В. Гончаренко:

За псом, неначе знавіснілі,

В руках стискаючи грудки,

З веселим реготом спішили

Міські безжальні хлопчаки.

В. Корниец:

За псом, как многорукий Шива,

Швыряя камни: Кто попал?

С веселым хохотом спешила

Детей безжалостных толпа.

Индуизм впечатляет, правда, нарушает стиль и суть оригинала, особенно в дословном переводе. Неужели так мал словарный запас, что надо притягивать Шиву за уши ради рифмы? Уж лучше – жестокую богиню Кали, что ближе к смыслу… Ах, да, не рифмуется…

 В. Гончаренко:

…І тишу брав я у долоні,

Як непромовлені слова…

В. Корниец:

И тишину я брал в ладони,

Как молчаливые слова…

Слова бывают – непроизнесенные. О молчаливых услышала впервые.

Там же:

З-за обрію пливло світання,

В очах ярилося воно…

 И там же:

…всплывал рассвет потоком чайным,

Как золотистое зерно…

Что это за такой поток? Хотя там дальше говорится о «звезд молчанье», и снова нужно искать рифму, но изобретать чайный поток, да еще похожий на  золотистое зерно – перебор… А собственно, о чем эта строчка?..

В. Гончаренко:

Я все зберіг: твої листи,

 

нашептані тугими перами,

 

і брів розведені мости

 

над чорнокарими озерами.

 

 

Моя любов лише в мені.

 

Гортаю дні минулоплинні.

 

Так вітер сірий на стіні

 

горта птахів тремтливі тіні.

 

В. Корниец:

 

Я всё сберёг: и писем стынь,

 

нашёптанную злыми взорами.

 

 

 

Бровей крылатые мосты

 

над чёрно-карими озёрами.

 

 

Любовь моя, ты лишь во мне.

 

Листаю прошлых дней сплетенье.

 

Так ветер серый на стене

 

дрожащих птиц листает тени.

 

У Гончаренко вряд ли письма были «холодными» – стихи ведь о любви! Так что ни на какую «стынь» и намека нет.  Еще круче – «злые взоры» - мало того, что ну очень по-детски, еще и «нашептанные»…

Понимаю, что взор может «нашептать»  - поэтическое допущение, но точнее  было бы – «навеянные»… Надо все-таки выражаться яснее, чтоб не оскудел язык… И почему же они – злые? Догадываюсь: нужно было короткое слово, чтобы вписалось в ритм, а лучшего под рукой не оказалось. Не беда, что это в корне искажает смысл и образ! «Тугие перья», «злые взоры» - какая разница? Спишем на образность…

А что такое – «бровей крылатые мосты»?  Образ оригинала очень сильный – брови как  разведенные мосты  по аналогии с  судьбами. Стихи – о расставании, о  горечи утраты, глубокой  неугасающей любви вопреки разлуке.  В «переводе» - обидела она его, злая, и он не забыл…