«Семейные реликвии», рассказ

В детстве  бабушка любила повторять мне  одну фразу: «Запомни, внученька, золото и украшения, которые хранятся в  семье,  можно продавать только  в случае крайней необходимости. И никакого обмена на тряпки или модные вещи  –  это исключено!»

Пережившая две мировые войны и одну мировую революцию, бабушка знала о свойствах  драгоценностей все! Она  отлично  помнила, как  в середине 20-х годов прошлого века  она с мамой  ходила в магазин, похожий на  большой склад,  где за  роскошное  жемчужное  ожерелье им выдали бутылку постного масла, небольшой мешок муки,  пакет  перловой крупы и несколько кусков хозяйственного мыла.  Склад принадлежал американскому бизнесмену Арманду Хаммеру, который  бойко  выменивал у  голодных  жителей разоренной страны бесценные предметы искусства, антиквариат, меха и  уникальные драгоценности – на минимальный набор продуктов питания.  Этот ловкий  заокеанский «благодетель»  стал при жизни почетным доктором двадцати пяти университетов и отошел в мир иной  с французским орденом Почетного легиона на груди.

В начале прошлого  века, когда японцы  еще не научились выращивать  жемчуг искусственно, а за каждым драгоценным зернышком полуголым ловцам приходилось нырять на изрядную глубину, такое украшение стоило целое состояние. Но в ту страшную зиму прабабушкино ожерелье помогло спасти от голодной смерти всю семью.

«Украшения можно не только выменять на хлеб, в критической ситуации  за них можно выкупить жизнь!» – учила  меня бабушка. В подтверждение своих слов она рассказала мне полную драматизма историю, которая произошла на ее глазах  в послевоенные годы. 

У бабушки была близкая подруга  Лиля, которая скромно жила  в крошечной квартирке на Молдаванке вместе с отцом и  его полуслепой сестрой Полиной, которую все звали тётя Поля.  Ах, эти прелестные молдаванские  дворики, так подробно описанные Бабелем и воспетые  Паустовским!  Представьте себе небольшой  двухэтажный дом буквой П  из  медово-желтого пиленого ракушника с  крышей из темно-красной «марсельской» черепицы и ажурными коваными воротами, которые закрывались ночью на  огромный амбарный засов. По всему внутреннему периметру второго этажа шла  просторная деревянная галерея, густо увитая  виноградом, куда   выходили не только окна, но и двери всех квартир. Попасть туда можно было по старинной  чугунной лестнице, такой музыкально-гулкой, что бесшумно подняться  наверх  было практически невозможно.  Летом  вся жизнь дома сосредотачивалась именно на этой галерее и во дворе.  Душными  летними ночами жильцы  дружно покидали свои  комнаты, чтобы спать на  ватных матрасах на галерее  или на скрипучих порыжевших от времени раскладушках посреди двора.  Днем хозяйки  выставляли на галерею  грубо сколоченные  табуретки.  С утра и до позднего  вечера там шипели блестящие медные примусы. Варить летом  борщ,  уху или  жарить бычки  «у помещении» было не принято! Словом, не двор, а огромная коммунальная квартира,  где все ее обитатели – невольные свидетели самых интимных подробностей жизни соседей. 

В  глубине двора  имелись  обширные погреба – «мины», вырытые еще в те легендарные времена, когда контрабандисты прятали там бочки с итальянским вином и греческим оливковым маслом, тюки турецкого табака и французских кружев. Бандиты, доморощенные революционеры и анархисты устраивали в погребах  целые склады с оружием и боеприпасами. Сложная система ходов и тоннелей  соединяла «мины»  с городскими катакомбами. Зная их расположение, можно было  без труда пробраться  на морское побережье или выйти далеко за город в безлюдную степь. 

                 Вот  в таком  молдаванском дворике родилась и выросла  Лиля. Она  с успехом окончила медицинское  училище и поступила на работу  в одну из городских  больниц.  В самом  начале войны молодую медсестру перевели работать в военный госпиталь. Когда немцы стали бомбить город, а в окопы  на линии обороны можно было доехать на  трамвае,  Лиля вместе с коллегами-медиками сутками вывозила  тяжело раненных  бойцов в порт. Оттуда суда  уходили  в Крым и Новороссийск. Сама Лиля уезжать не собиралась.   Ей было страшно оставлять  беспомощную Полину и   спивающегося отца-художника. Это была официальная версия  ее отказа эвакуироваться вместе с отступающей армией на восток. Существовала еще одна серьезная причина, по которой Лиля осталась в городе. Но об этом знали всего несколько человек. Буквально с первых дней оккупации в Одессе начал действовать подпольный штаб антифашистского сопротивления.