«Девяносто первый или путь в бронзу», роман

По прошествии лет, если не простив, то несколько подза-быв давние обиды, можно порассуждать: почему советское ру-ководство для столь непопулярной выходки облюбовало втор-ник, второе число, а не, как подсказывает обычная практика, понедельник, первое? Ответ лежит на поверхности. Издавна в России первое апреля отмечали как день смеха, шуток и розы-грышей. И вот представляется такая картина. Входят люди ут-ром означенного дня в салон троллейбуса и слышат голос во-дителя: «Уважаемые пассажиры! С сегодняшнего числа стои-мость проезда увеличивается втрое и составляет теперь пятна-дцать копеек. Компостируйте, пожалуйста, по три талона». – «Ха-ха-ха! – говорят люди. – У самого спина белая». И преспо-койно едут дальше, продырявив по одному билету. И что же в остатке? Троллейбусное управление в убытке, правительство посрамлено. Хотя к подобным ситуациям и не привыкать ему, правительству. Словом, заботливое руководство вовремя за-глянуло в календарь и не испортило своему народу весёлый праздник.
Впрочем, в девяносто первом, да и в ряд последующих лет, шутить людям вовсе не хотелось. Как-то не получалось у народа смеяться. Общие веяния выразил писатель и поэт Гри-горий Афанасьевич Бахров, сказав договорившимся с ним о встрече Дубинскому и Капитонову:
– Настроение такое, что выходишь на улицу и не хочется ни к кому кинуться на шею с объятьями.
Капитонов посмотрел на старого фантаста внимательно.
– Да вы мудрец, Григорий Афанасьевич.
Бахров помолчал, прикуривая, по обыкновению, новую си-гарету от едва догоревшей, и заметил спокойно:
– Я вообще-то достаточно умён для того, чтобы не считать себя мудрым.
И всё же с мудростью Григорий Афанасьевич дружил. Ко-гда городской сумасшедший Слава Гурский возвестил очеред-ной конец света, начав среди ночи обзванивать знакомых и обещать им тут же явиться лично с подробностями, Бахров на звонок отреагировал невозмутимо:
– Слава, не волнуйся, я уже всё знаю. Мне уже сообщили, можешь не приходить…
Теперь же он, проживший в городе, включая годы оккупа-ции, всю жизнь, заниматься восстановлением топонимической справедливости согласился сразу.
– Это правильно, но трудно придётся. Нужна агитация, пресса нужна. Исполком нас вряд ли поддержит, значит, на чью-либо помощь рассчитывать нельзя.
– Ну, так соберем круглый стол, – Дубинский мгновенно выгреб из памяти уже освоенные им в перестроечной неразбе-рихе заготовки. – Проведём диспут…
– Всё верно, Володя, – кивнул Бахров, – а для этого нам нужен оргкомитет, инициативная группа. Короче, предлагаю со-браться у меня. Подумайте, кого ещё можно пригласить, и при-ходите. Ну, скажем, завтра…

 Вадик Капитонов уже не спал, но лежал, не шевелясь – боялся разбудить тихо посапывающую рядом Эдит. Светало, тёмное пятно за окном исподволь превращалось в кленовую ветку. Капитонов лежал, думал. «А к лету и переобуться-то не во что. И джинсы ещё одного сезона не выдержат. Скороходова попросить, что ли, пройтись с ним по магазинам? Он же и базу «Силуэт», кажется, обслуживает. Правда, говорят, и там уже пусто. Всё куда-то вывезли. Куда? А тут ещё с названием горо-да затеялись – самое время. А почему нет? Когда ещё? Дубин-ский, тот вон как сразу загорелся. Он депутат, ему легче. А мне что делать? На диспутах горланить? Или в пивнухах агитиро-вать? Лучше сразу – воззвания на заборах писать. Хотя я ж могу Игорька Верхонцева привести, мастера, так сказать, художественного слова. Агитация в стихах, она всегда действеннее, пусть потрудится… А ещё вот Эдик обещалась помогать. Не знаю чем, правда…» Капитонов посмотрел на спящую подружку, разгладил бретельку ночнушки на её плече. Невесёлые думы как-то угомонились, на душе сделалось добрее, теплее… Нежнее как-то…