«БЕДНАЯ ЛИНА», рассказ

— Что со мной не так?

Каждый вечер на протяжении последних пятнадцати лет Лина задает себе этот риторический вопрос — прямолинейный, как шпала, который она неусыпно укладывает в свою голову, не ожидая получить на него такой же прямолинейный ответ: «С тобой что-то не так».
Дополняя его неизменно скорбной интонацией, она прокладывает себе виртуальный путь, по которому беспрепятственно движется ее душа в не обозначенный ни на какой карте пункт назначения.

Вот куда может вести такой путь? В смертельную бесконечность? Она же пустота, не освещенная перспективой. Темная материя, беспросветность.

И зачем ей эти шпалы, что перекрывают радость, сдавливая полосатое тело мозга.

— Не хочу! — кричит Лина, сопротивляясь во сне навалившемуся на нее волосатому чудовищу мужского пола. — Не пойду! — оборотень тащит ее в свое логово, провальное и глубокое настолько, насколько глубока ее печаль.  
На днях она была на приеме у психолога — подружки настояли. А тот загнал ее, как в стойло, в детство, из которого она с таким трудом выбралась к своим сорока годам. Не совсем, правда, и выбралась, а наполовину, потому что застряла, как объевшийся Винни-Пух в кроличьей норе. Да и лезла она из детства как-то не по-людски, не как живой субъект, — ногами вперед. И вот ноги ее здесь — в настоящем, голова — в прошлом, а сердце сдавлено, и кровь холодная.

Видно, оттого Лина любит ежедневно принимать горячую ванну.        

— Не пойду больше к нему. Не хочу в детство. 

— А ты абстрагируйся. Будто это и не ты вовсе, а совсем другая девочка.

— Другую девочку тоже жалко.

И в этом была вся Лина. Она не могла абстрагироваться. Все другие девочки помещались в ней вместе со своими болями и печалями.

И о своем детстве она не любила рассказывать. Но мы-то можем…

Лина росла девочкой спокойной, в меру красивой, в меру умной.

— Девочка думающая, — так отзывались о ней учителя на родительском собрании. А думающая Линочка даже не могла подумать, что отец ее, Тюленин Алексей Александрович, окажется человеком совсем не думающим — ни о ее маме, ни о ней самой. Он этого просто не умел. Мысли у него текли в обратном направлении — задом наперед. Заметьте, в этом Лина была очень похожа на своего отца. Но если читать или писать в обратном направлении было делом в некотором смысле даже полезным, способным трансформироваться в спорт, развивающий отдельные части мозга, то думать в обратном направлении, извините, — это же ретроградство чистой воды, лишающее семью перспективы, надежды на светлое будущее, а в итоге — и на саму жизнь. Так считала мама.

Долгое время, в самый расцвет застоя, жили они спокойно и безбедно, духовно и мирно, с деньгами и без. Без — это когда все деньги складывали на сберегательную книжку, чтобы потом при случае купить себе кооперативную квартиру. Впоследствии как раз такой случай им и представился. 

В доме всегда было тихо и благодатно: папа не мешал маме, а мама папе. Линочка мешала поочередно — то маме, то папе, но так… чуть-чуть. Девочка думающая часто уходила в себя, да так глубоко, что становилась невидимой как для себя, так и для родителей. И это их радовало.

К несчастью, тишину разрушила перестройка. Все в доме стали кричать. Деньги почему-то внезапно кончились. Папа потерял работу, а мама — здоровье. Дедушка называл перестройку бактериологическим оружием, которое убивает душу.

— Это микроб, — кричал он, упираясь взглядом в землю, — который убивает не сразу, а постепенно, дает возможность вволю покорчиться.
А упираясь взглядом в прилавок, а точнее, в колбасу, которая в один день стала стоить в разы дороже, он не уставал цитировать одного известного политика, который все время предлагал отрубить собаке хвост — и не по частям, а сразу. Его, похоже, послушались.

А собакой дедушка видел себя. И вот он бегал, как шавка, помахивая обрубком хвоста по собесам и прочим «бесам», просил вернуть хвост, требовал надбавку к пенсии, выплат по регрессу — дедушка был немножко инвалидом, он стал им еще до перестройки. Шахта, знаете ли, дело совсем не тонкое, — если не полностью, то слегка придавит обязательно.