«Булгаков, оставшийся неизвестным»

Но и выполнить важнейшую  задачу   обзора – дать информацию о всех   рукописях писателя – было весьма трудно, уже по   другим, политическим, причинам. Передо мной встала, например, задача рассказать о его третьей повести – «Собачье сердце»,  которая была абсолютно запрещена, и мне многие люди, в том числе мои друзья,  говорили всерьёз, что она никогда не будет напечатана в нашей стране. А я им возражала, что  слово  никогда в России надо употреблять с большой осторожностью.

Что бы сказали ваши родители, спрашивала я  своих  собеседников,  если бы в 1952 году  кто-то стал их уверять, что тело Сталина  (который в том году еще жил и здравствовал) через 9  лет  ночью вытащат, как говорится, за ноги из Мавзолея и без всяких почестей захоронят в могиле позади этого самого Мавзолея?  В лучшем случае ваши родители сочли бы того человека  сумасшедшим и позвонили бы в психиатрическую. В худшем – донесли бы на него в КГБ, чтобы на них самих не донесли. И, принимая  во внимание  причудливый  ход российской истории, я говорила  моим друзьям и знакомым, что повесть «Собачье сердце» будет напечатана в России ещё при их жизни.

Так оно и случилось. Все, кому я это говорила, прочитали повесть в 87-м году в журнале «Знамя» с моим послесловием. Но как  было протащить упоминание о ней в  печати десятью годами раньше?..

Самое главное для меня было упомянуть о наличии рукописи в архиве  и указать её шифр.  И   вот   я пришла защищать свой обзор в Главлит на Китайгородском проезде, куда никто почти не попадал. И предстала перед  главным цензором художественной литературы, литературоведения и  критики – а  именно эта сфера  подвергалась особенно жёсткой цензуре (остальные виды печатной словесности в этом смысле были власти  не так важны). И он сказал мне, показывая мой текст, исчёрканный  красным карандашом так, что живого места не было: «Да вы не пугайтесь. Мы всегда просим цензоров отмечать красным гораздо больше, чем будет напечатано. Но только как же вы собираетесь рассказать  здесь о повести, которая совершенно запрещена? Вы остроумно поступили, не  указывая названия повести, но…»

А я начала  абзац   про «Собачье сердце»  такими  словами: «Что касается  третьей  повести  Булгакова…»  (и  дальше  рассказывала   ее  содержание) –  потому   что   перед   этим говорилось о  двух других повестях –  «Дьяволиада» и «Роковые яйца».

Так вот, цензор Владимир Алексеевич  Солодин   важно   продолжил:

 –  …Но ведь  это  получается  нарушение  авторской воли!..

…Вы помните, как в «12 стульях» у Ильфа и Петрова отец Фёдор в момент  опасности  взлетает на вершину утёса,  на которую никогда бы   не   сумел  забраться  в обычной   ситуации? Вот тут и со мной приключилось нечто подобное. Я знала,  что если  сейчас не добьюсь права на упоминание этой повести  (и главное – шифра рукописи!),  то есть, рассказывая о жизни и творчестве Булгакова,  не  упомяну одной из главных его повестей,  то  это будет   равно утверждению, что её нет в архиве.  Я не могла таким образом опозориться  перед всем научным  миром.

Для этого надо было  тут же, не позже,  парировать демагогию цензора об  «авторской  воле».

Вот тут со мною и  случилось то же, что и с персонажем Ильфа  и Петрова. В нормальном состоянии я  никогда  бы не додумалась до того, что в тот момент пришло мне в голову.   Я была  приперта цензором к  стенке –  но   не   могла  уйти из его кабинета без  «Собачьего сердца»  в моей  статье! И  я, плохо соображая, что же такое несу,  неожиданно выпалила вот что: «Конечно, авторская воля – важная вещь. Но ведь рукопись никогда не была  напечатана! А если бы её напечатали, то  тогда  у неё могло  бы появиться  совсем другое название! Так что это – лишь один из возможных вариантов названия, и никакого нарушения здесь нет».  Цензор вытаращился на меня, наверное, попал под гипноз моей мысли, – и заключил, что в этом есть логика!..

И представьте, что всё это прошло и вскоре  было опубликовано. А С.В.Житомирская, которая четверть века возглавляла легендарный Отдел рукописей Ленинской библиотеки (разрушенный  сменившей её А.П.Кузичевой всего за два – три года и  пребывающий в руинах  до  сего дня),  защищала во  всех  инстанциях мой обзор и мечтала  его напечатать, встретила меня по возвращении  из цензуры   словами:

 – Только не  говорите мне,  что  «Собачье сердце»  прошло! Я  у вас  его не  вычёркивала (как ответственный редактор «Записок Отдела рукописей»), потому  что знала,  что всё  равно  снимут.