«Девяносто первый или путь в бронзу», роман

На лестничной площадке Камо завязал лицо платком, приказал налётчикам:
– Фома, останешься здесь. За входом следи, кто появится – стреляй. Изотыч, со мной.
Дверь в операционный зал открывалась наружу, эффектно распахнуть её ударом ноги не получилось. И всё же.
– Всем стоять! Не двигаться молча! Пошевелился – пуля!
Появление на пороге бандита – скрытое чёрной повязкой лицо, маузер в вытянутой руке – произвело на присутствующих в зале шокирующее действие. Видимо, с подобных сцен начи-нались в давние времена эпидемии столбняка. Из рук директо-ра банка выскользнул уже оформленный и подписанный чек. Заезжий клиент силился сглотнуть несуществующую слюну. Счётчик побелевшими пальцами сжимал опломбированный мешок с пересчитанными и уложенными пачками банкнот.
– Что стоишь? Деньги забери, да. – Камо подтолкнул Изо-тыча локтем. Тот бросился к счётчику…
Ничего не заподозрив, а порядка ради, Пшёнкин вошёл в банковский вестибюль и оторопел, увидев на лестнице, между первым и вторым этажом, человека с обмотанным платком ли-цом и наганом в руке.
– Это что такое? Безобразие это. Не положено…
Бессвязную речь оборвал выстрел. Степанов стрелял на-меренно выше, и городовой вылетел за дверь, почти не уступая в скорости просвистевшей над головой пуле.
Увидев бледного и трясущегося полицейского, к нему подбежали приезжие охранники.
– Там… маляр, – выдохнул Пшёнкин.
– Какой маляр?
– С наганом. Дуйте кто-нибудь в участок. Вон там, на уг-лу…

Не подвели нехорошие предчувствия станового пристава Ленц-Репьёва. Разговаривая с дознавателем у порога типогра-фии Горшкова, он нахмурился, завидев бегущего к нему горо-дового.
– Ваш выскородие, налёт! На Александровской банк гра-бят!
Ленц-Репьёв скрипнул зубами. «Вот они и ягодки! Объявились, голубчики…» Оттолкнув вестового, пристав бросился к своей коляске.

 – Уходим! Наверх уходим! – уже не понижая голоса, ко-мандовал Камо. – На чердак, быстро!
– Где ж твой ход секретный, Симон? – Фому охватила мелкая дрожь. – Постреляют как цыплят.
– Давай, слушай что говорю. – Камо сорвал с лица платок. – Увидишь ход, обещаю.
На чердаке Камо, достав из саквояжа связку отмычек, за-пер входную дверь. Степанов подпёр её поставленными на по-па носилками. Из-под высыпавшейся извести достал мешок с прокламациями.
– Ну? Дальше что? Ещё вот-вот, они доберутся и сюда.
– За мной. Умирать рано. – Пригибаясь под балками, Камо пошёл к слуховому окну. – Давай на крышу.
Передвигаться по покатой крыше оказалось непросто да-же для привыкшего к высоте Степанова. Изотыч застыл на чет-вереньках, подниматься на ноги не желая. И лишь Камо чувст-вовал себя уверенно – казалось, он вообще не знает, что такое страх. 
– Туда давай, к стене! Пока стрелять не начали. – Камо быстро освоился в новой обстановке.
Стену фасада венчал кирпичный, фигурной кладки пара-пет, он и укрыл налётчиков от возможного обстрела.
Все полицейские Успенска вытянулись в две шеренги на площади, окружив здание банка. За цепью городовых толпились переполошенные зеваки. 
Заметив на крыше людей, Ленц-Репьёв изумлённо кряк-нул.
– Самоубийцы они, что ли? Их же трое всего – никого не пленили, значится. Условий не выдвинут. Теперь возьмём, куда денутся. – Распорядился громко: – Без команды не стрелять! – Добавил для урядников: – Они мне живые нужны, нерусский особенно. Отправьте шесть человек на чердак, пусть вышибают дверь. Зажмём в клещи, а там – вопрос времени.

В этот солнечный день, свободный, к тому же, от дежурства в больнице, Аглая Яблокова решила прогуляться по городу. Составить ей компанию пригласила мадам Лейкину. Приподнятое настроение с утра не покидало Аглаю. Поглядывая под ноги, чтобы не угодить каблуком в щель между досками тротуара, говорила она без умолку.
– Знаете, Дуняша, а пойдёмте зайдёмте-ка к модистке. И в шляпную мастерскую, шляпку страсть как хочу. А потом – в кондитерскую Френкеля. Кофию выпьем. Хотите кофию, Дуняша? А с пирожными?
– Вот и хорошо! Вот и слава Богу! – покивала мадам Лей-кина.
– Что «хорошо»? Что «слава Богу»? О чём вы?
– Хорошо, что переболела ты, золотце. А то совсем ис-сохлась по циркачу своему безродному.
– Вы… – Аглае не хотелось касаться этой темы. – И ниче-го не иссохлась. А Фома волен поступать, как ему вздумается. Зачем вы так – «безродный»?
– За постой платил исправно, – согласилась мадам Лейки-на.
Увлечённые разговором, они не заметили того, как непри-вычно выглядит улица для этого часа дня. По проезжей части не двигались экипажи, не свистели городовые, редкие прохожие спешили в направлении к Александровской площади.
– Жарко сегодня. Ни облачка, – сказала мадам Лейкина.
Сложив над бровями ладошку козырьком, она подняла глаза и застыла на месте.
– Боже, а это что?!
От южной окраины Успенска, плохо различимый в лучах солнца, к центру города плыл доселе невиданный в этих краях дирижабль.