«Девяносто первый или путь в бронзу», роман

Какие-то перемены уже происходили в городе. Весна, как водится, одела улицы в молодую клейкую зелень и заставила женщин снять колготки. Не радовать это не могло, но сезонный прилив жизненных сил отходил на второй план, изрядно мерк на фоне всеобщей растерянности и предчувствия глобальных социальных потрясений.
Семьдесят четыре процента горожан высказались на ре-ферендуме за сохранение Союза, но маленький город не помог выжить большому государству.
Вслед за странами Балтии государственную независи-мость провозгласили Грузия, Армения и Молдавия. Впрочем, и остальные республики денег в госбюджет уже не засылали. А без денег, понятно каждому, – какая государственность?
Новоогаревский процесс не пошёл и вылился в конечном итоге в Беловежское соглашение. Идея «мягкой» федерации с треском провалилась, а на свете Божием возникло СНГ – аморфное формирование, основной характеристикой которого и по сей день являются лишь квадратные километры.
Позже всему происшедшему дадут красивое название – «парад суверенитетов». Парад парадом, но крови пролилось немерено. Нам ли не знать, что обычно скрывается за красивы-ми названиями?
Память даёт сбой, если попытаться припомнить хотя бы один мирный год из неполных шестидесяти девяти лет сущест-вования Советского Союза. И если бы только речь шла о вели-ком и праведном противостоянии гитлеровской агрессии и ос-вобождении своей территории. Так нет же, в зачете – бесчис-ленные вооруженные конфликты, братская помощь, выполне-ние интернационального долга и, наконец, военное присутствие во всех захолустьях планеты, от полюса до полюса. И всё это на фоне необъявленной и ни на миг не прекращающейся войны с собственным народом. Король умер – да здравствует король! Советского Союза нет, традиции живы. Наша гражданская вой-на не закончилась в 1923 году.
И как не вспомнить нам в досужих наших рассуждениях о Коммунистической партии? Каждому известно, что всё вышепе-речисленное происходило под её славными красными знамё-нами. Надо заметить, что в интересующее нас время авторитет КПСС изрядно пошатнулся, хотя в широких народных массах и прежде не отличался устойчивостью. Пришли перемены, и если в начале 1991 года за потугами Горбачёва сохранить империю следили с некоторой надеждой, то к лету, изверившись, коммунистическую партию обвиняли во всех смертных грехах. Недаром московский поэт-пересмешник Игорь Иртеньев именно тогда написал ставшие знаменитыми строки:

Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы спёрли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты-суки!

Но им, поэтам, всё бы потешаться, всё иронизировать – в среде, равнодушной к литературным изыскам, смеяться вовсе не хотелось. Отечественная перманентная гражданская война в кровавую бойню, слава Богу, не вылилась, но в середине девяносто первого уже всерьёз поговаривали о погромах. На этот раз собирались бить коммунистов. Потенциальные погромщики, заметим, оказались в непростой ситуации. Правящая верхушка КПСС уже готовилась слить самую могущественную в мире политическую организацию и, освободившись от идеологических тормозов, рвануть к заманчивым благам капитализма, умея наверняка защитить и себя, и уже нажитые стартовые капиталы. Рядовые же члены партии, согрешившие единственно уплатой взносов и голосованием на бесчисленных собраниях, конференциях, съездах, мыкали горе бок о бок с беспартийными. Кого бить?
Толя Скороходов, как бы прислушиваясь к собственным мыслям, сказал в компании:
– Отец у меня состоял в партии, брат – коммунист, друзья тоже. И если придут по их души, я возьму… не знаю что, лопату возьму и стану рядом с ними.
Посмотрели на него внимательно. Гренкин беспечно мах-нул рукой.
– Да ничего не случится, как обычно. Побалаболят и ра-зойдутся. Я, по крайней мере, ни в чём участвовать не собира-юсь. Ни с той, ни с другой стороны.
– Не заметишь, как и втянут, – сказал Сашка Горевой.
– Кого, меня? – засопел Гренкин. – Балалайку им! Пусть хоть поубивают друг друга, я туда не сунусь.
Встретившему приятелей на улице Капитонову разговор не понравился. Недобрый складывался разговор.
– А с городом что делать? – спросил Вадик, чтобы сменить тему беседы.
– Отдать на разграбление и стереть с лица земли, – не за-думываясь, выпалил Гренкин.
– С каким городом? В каком смысле что делать? – поинте-ресовался настроенный более миролюбиво Горевой.
– Да я о переименовании. О возвращении, точнее. Об Ус-пенске, короче, – напомнил Капитонов.
– Оно тебе надо? – криво усмехнулся Генка. – Как по мне, так пусть хоть Охренеевск. Тебе не всё равно?
– Не всё. Инициативная группа у нас. Бахров там, Дубин-ский…
– Кто? Дубина, что ли? Понятно всё с вашей группой, Ка-питоша. – Гренкин даже сделал вид, что уходит, но тут же вер-нулся на место. – Ты помнишь, как он тюремный двор с пяти-этажки напротив фотографировать хотел? Менты тогда его сняли с крыши и чуть туда же, на кичу , не отправили. Смотри, хлебнёшь ты с ним горя, с Дубиной этим.
– Дубина Дубиной, а насчёт Успенска – это правильно, я считаю, – заговорил наконец Скороходов. Именно на его под-держку и рассчитывал Капитонов. – Не берусь, правда, сказать, что у вас получится. А ты, Вадя, что в этой группе делаешь? Ну, в смысле, твоя роль в чём заключается?
– Я?.. Членствую. – И помрачнел Вадик Капитонов.

Утром, выходя из дому, он обнаружил на двери подъезда свежую листовку. Текст её гласил: