«Круиз по Стиксу», роман

- Алло, Вадим?.. да ты знаешь меня, брось… Просьба одна есть, так, по-мужски. Отстань от Марины, а?.. Ничем не можешь помочь мне? А мне помогать не надо. Себе помоги… Мы, сторожа, такие уж, нам «рушницю» выдают… а я нервный, безработный летчик, могу нечаянно нажать на курок… Просто предупреждаю, чтоб не говорил потом, чего так сразу… Я всегда знал, что ты умный мужик… да, ты все правильно понял… одно ее слово, одна ее слеза – и не говори, что не знал… Я-то спокоен, это тебе волноваться нужно… Ага… Точно. Ну, будь здоров.

Марина не сводила глаз с его лица.

- Вот и все, Машка. Сначала он поерепенился, но все понял. Будет обходить тебя десятой дорогой. Зачем ему эти скандалы, такому блестящему денди!.. Ничего, мы еще поднимемся, не плачь…

 

Врач равнодушно скользнул глазами по ее лицу. Не узнал – догадалась Марина. У него сотни людей проходят перед глазами, разве всех упомнишь…

На экран компьютера он смотрел куда внимательней!

- Вы у нас уже были?

Надо же! Лицо не узнал, а опухоль на экране показалась знакомой!

Марина молча протянула ему его прошлое заключение. Он быстро пробежал его глазами.

- Увеличилась… Почему вы не легли на обследование? Шутите с огнем! Два месяца тянули…

- Я пришла, – прошелестела Марина.

Он наконец заглянул в ее лицо.

- Послезавтра приезжает Вольский из Киева, это время его очередных консультаций. Я хочу, чтобы он вас посмотрел. Завтра  же ложитесь в отделение.

- Кто такой Вольский? – спросила Марина.

- Вольский – это бог. У него чутье. Я его попрошу принять вас.

- Спасибо… – прошептала Марина.

 

Странно, но она успокоилась. Значит, все гораздо серьезней, чем она думала. Значит, все ее худшие опасения подтвердились. Но она не боится. Уже не боится. Жребий брошен. Послезавтра… Послезавтра…

Вишневые деревья стояли в белых облаках. Марина притянула ветку к себе.

Соцветия – как семья. Вот  юные бутоны. А эти – в разгаре цветения. А вот те – те уже осыпались. Умерли.

Все – чередой. Во всем. Смерть нужна – иначе где поместить всех живых? И никто не протестует. Цветы вянут и безропотно осыпаются. Листья опадают смиренно и величественно. И только человек упирается, хочет продлить свою жалкую жизнь!

Максим и Вовка!.. Как их оставить?!

Максим смеется: все окажется ерундой. И так уверен в этом, что даже она поверила. Не отсюда ли это теперешнее спокойствие?

Два дня прошли деловито и спокойно. Значит, человек все-таки может собираться перед опасностью? Откуда силы берутся? Значит, и тогда она бы так  вела себя, еще не истомленная двухмесячными терзаниями?

 

Она пришла с самого утра. Равнодушно протянула руку и смотрела, как капает ее кровь, а девушка-лаборант собирает ее в стеклянную трубку…

В палате тучная женщина сморкалась и плакала: опять высокий сахар! Она уже много дней лежала на этой кровати у окна, а улучшение все не наступало. Женщина надеялась, верила, но сетовала, что выздоровление наступает медленно.

Марина оглядела ее расплывшуюся фигуру, подумав, что ей не выкарабкаться. Одного взгляда в зеркало достаточно было бы. Но женщина не верила зеркалу. Она верила в жизнь и плакала сейчас, что эта жизнь медленно ее оставляет…

«А я готова»,  – подумалось Марине.

И что бы завтра ни сказали – она готова. Плакать здесь, в палате, не будет. Выпрашивать утешение и обман, что одно и то же, не будет. То, чего она боялась, – не случилось.

Но никто не заметил ее решимости. Все жалели тучную женщину и не находили ее поведение постыдным. Скорее непонятными и постыдными были Маринина сдержанность и гордость. И оскорбительным – ее молчание.

Больна – и не жалуется?!

Все повернулись к тучной женщине и утешали ее. Все слова казались Марине глупыми, лживыми и ненужными, но женщина ловила их, верила им. Даже улыбнулась.

Марину не замечали. А что ее замечать, если она даже не сказала, что смертельно больна, что страдает и боится? Гордячка! Ну и пусть остается наедине со своей гордостью…

Вошла сестра и вызвала Марину. Палата даже не обернулась, когда она выходила.

А может, я не вернусь?!

А надо было сказать об этом…

 

Алексей Павлович, врач, который осматривал Марину, завел ее в кабинет.

Там возле экрана аппарата УЗИ сидел, откинувшись на стуле, пожилой красавец с роскошной бородой, чуть подбитой проседью. Картинно поправив еще густые вьющиеся волосы, он окинул Марину веселым взглядом и задержался на ее лице.

- Аскольд Станиславович, я прошу осмотреть эту больную. Там узелок слева, и он стремительно увеличивается.

Вольский небрежно пробежал глазами историю болезни.

- Марина Ивановна… – прочитал он. – И почему это у всех красивых женщин такие нелепые отчества?

Марина вздрогнула. Но момент был упущен, не успела обрезать… да и другие мысли занимали ее сейчас…

Что-то скользкое прикоснулось к ее горлу, и на экране возникли тени. Часть ее, Марины. Она краем глаза взглянула туда. Но что можно понять на этой картинке?

- Н-да… Контуры подозрительные… Почему вы не сделали гистологию? – обратился он к Алексею Павловичу.

- Пациентка, простите, сбежала, – улыбнулся тот, разряжая обстановку.

- В самом деле? – Вольский повернулся к Марине, рассматривая  ее лицо. – С вашей здешней экологией только сбегать! Вы, наверное, часто болели в детстве?

- Да. С рождения. У матери была тяжелая беременность, и меня еле выходили.

- Похоже на то. Как долго вы живете в этом городе?

- Полжизни.

- А первую половину?

- Не здесь. В Лесном. Там экология получше.

- Да, действительно, там хорошо! – неожиданно согласился Вольский. – А знаете, Алексей Павлович, я ведь был в этом Лесном! Отличное место! У меня там был бурный роман!