«Ночь Пикассо», рассказ

Светлозар Стоянов

Наш герой сделал открытие, что реальность не совпадает с тем, что было предусмотрено заранее, так как, в отличие от фильмов, она не обязана быть интересной. Щедрость его, однако, осталась почти незамеченной. Здесь все были при деньгах.

Наверное, нужно бы дать какие-то краски в портрете его дамы, но она до конца рассказа останется ахроматической – всего лишь очертанием, белесым силуэтом. Да и он относился к ней лишь как к модели, запечатленной на картине, которая не умеет говорить.

Не важно, что именно они заказали на ужин, но будем считать, что он пощадил поваров, не способных состряпать какое-нибудь из его излюбленных средиземноморских блюд. Нужно отметить только то, что ему пришло в голову к аперитиву заказать салат – комбинацию из нарезанных кубиками огурцов и помидоров под белым колпаком из брынзы. Между прочим, после этого его визита в туристический  флагман – салат, бывший тогда еще безымянным, быстро утвердился в наших первоклассных ресторанах как классическое фирменное блюдо, болгарское блюдо –  из-за сходства с красками национального трехцветного флага.

Пришедший со счетом официант застал его за рисованием – на салфетке рождался голубь с веточкой оливы. Рисовал он, как человек, переводящий с одного языка на другой, не прибавляя ничего от себя.

– Га! – воскликнул  официант. – Я эту штуку где-то видел!

– Разумеется, – вмешалась дама. – Подлинник принадлежит другому.

Не прерывая своего занятия, художник ответил:

– Никудышные мастера подражают, большие – воруют.

И продолжил, ворча, словно думая вслух:

– Подражать другим не стыдно. Если что и позорно, так это подражать самому себе.

Официант улыбнулся, как ребенок:

– Хотелоь бы и мне уметь так рисовать…

В этот момент шариковая ручка художнка отказалась дорисовать голубя. Нервными движениями, напоминающими закорючки его искусного  автографа, он попытался заставить ручку писать, но паста продолжала сопротивляться. Официант предложил свою шариковую ручку – художник не принял ее.

– Я долгое время ограничивался одной краской. Теперь если синяя кончилась, кладу красную.

И он завершил птицу красной шариковой ручкой, которую всегда носил во внутреннем кармане пиджака, словно для того, чтобы исправлять ею ошибки, допущенные судьбой.

Закончив, он вынул пачку денег, толще папки со счетом, сунул банкноты в салфетку и протянул официанту.

– Чтобы нарисовать голубку, – сказал он, – нужно сперва свернуть ей шею.

     – Он говорил мне то же самое о женщинах, – снова вмешалаь дама. – Это для него одно и то же. Вещь есть вещь.

     И тут сцена меняется: теперь в пестром сумраке дефилируют косые лучи, в которых толкутся пылинки; спирали папиросного дыма, перемешиваясь  с ними, слегка спотыкаются в круге, как будто с каждым морганием света замирают живой картиной. Он увидел пульсирующее люминисцентное ночное пространство, называемое бар-варьете, куда им пришлоcь перейти после предупреждения, что ресторан  закрывается.

     История с чаевыми, завернутыми в салфетку, перелетела с быстротой молнии из ресторана в бар, и как только они вошли туда, танцоры и персонал, завидев их, застыли наготове.

Они устроились в нарядном отдельном кабинете, в отдалении от дансинга, где запахи духов и пота пытались пересилить друг друга. На столике горела настольная лампа с абажуром из тонкой ткани, на которой, будто украшения, розовым пламенем просвечивали винные пятна.

Страницы