«Ночь Пикассо», рассказ

Светлозар Стоянов

Импортные  напитки (Martini Bianco для нее, Metaxa и виски для всех, пожалуйста!) затуманили воспоминания о себе бывшем как личности и растворили ее паразитическую суть в задымленной атмосфере  заведения. Он поднял заздравный тост, отхлебнул большой глоток коняька, рюмка тут же пополнилась новой порцией. И тут снова грянул оркестр. Балерины  (спектакль „Парад“ Дягилева, конечно) соревновались в красоте, сочетающейся с циничной холодностью лиц – отражением слишком горького опыта, накопленного за слишком мало лет. Он был сейчас среди чужих, но они были для него ближе и приятнее других, знакомых намного лучше. Он парил в облаках грез, зажигал новые сигареты, поднимал новые тосты, ему мерещились странные, ненормальные вещи (грудь-ромб, боа из поддельных страусовых перьев), хаотичная фееричность которых делала вероятным невереоятное.

     Вокруг были люди, люди – незнакомые лица вторглись в его воспоминания. Первый, кого он узнал в компании за соседним столом, был художник Жорж Брак, потом он увидел Жана Кокто, Аполинера, Андре Бретона, Андре Сальмона, Гертруду Стайн, Матисса, самого Дягилева, Макса Эрнста, а также лицо своего друга Макса Жакоба, с которым в молодости  жил в одной комнате с единственной кроватью, на которой они спали поочередно. Пока один из них делал эскизы, другой спал, а потом писал стихи, которыми они топили печь, чтобы согреться.

Минуту спустя все окружили его, и в первую очередь танцовщицы, которые затараторили на софийский манер – как можно громче и неприличнее. Нарезанная кружочками сырокопченая колбаса с головокружительной быстротой улетучивалась со стола, но расторопная обслуга сразу подносила новую порцию. Разговор сводился главным образом к одной теме – о модернизме в искусстве. Гертруда Стайн пыталась  произвести впечатление своими абстрактными шутками. Она спросила:

– Вам известно, что когда две парижанки ссорятся, одна обычно желает другой: „А чтоб тебя Пикассо нарисовал!  Глаз – во рту, нос – в ухе!“

И  с деланной серьезностью обратилась к нему:

– Маэстро, ну почему вы всегда рисуете женщин такими некрасивыми?

Он ответил:

– Потому что в общем женщина некрасива, мадам.

Гертруда продолжала разглагольствовать. Под конец поинтересовалась, почему его спутница все время молчит.

– Видите ли, – сказал он, – нет демонстрации утомительнее, когда женщине хочется показать, какая она умная. В особенности если она не умна.

После того как он выпил залпом еще несколько рюмок, вечер вдруг зашел в тупик. Что-то нужно было – проблеск, колдовство, какая-то выходка… Пальцы его рассеянно вертели ножку рюмки, в голову забрела неожиданная мысль – воспоминание о давно произошедшем случае. Подумав немного и как будто одолев сомнения, он позвал официанта.

– Товарищ, будьте добры, – учтиво сказал он, – мне, кажется, нужны мальчики, оба.

Официнт тут же отправился выполнять поручение, а он крикнул  вдогонку:

– И еще немного коньяку!

Не забыл заказать и виски для всех „или кому там что хочется“.

Когда мальчики объявились, шепнул несколько слов на ухо одному и украсил лацкан другого набором банкнот в пять левов. Они, не протестуя, ушли из бара, чтобы выполнить его эксцентричный каприз.

Не пьяный,  но в приятной эйфории, он пригласил всех присоединиться к нему на дансинге, когда мальчики вернулись с подносом на колесиках. На подносе, как торт, лежал плоский четырехугольный пакет, завернутый в скатерть. Шелест нетерпения пронесся над толпой, принявшей форму импровизированного полукруга. Он тут же попросил оркестр не играть, встал у микрофона и представился.

– Я родиля в Малаге, – продолжал он, – но моя фамилия итальянского происхождения. По-испански она произносится с ударением на „а“, но ввиду того, что я давно проживаю во Франции, мир стал произносить мое имя на французский манер – с ударением на „о“.

Где-то начали перешептываться, чуть подальше кто-то расхохотался. Аудитория прыснула, обмениваясь взглядами со значением: „Я же тебе говорил“.

Страницы