«Повесть о людях и о себе», (часть 1)

Под конец мы все втроем были, словно три мушкетера.

– Ну, Николаевна, ну стихи! – кружил вокруг меня оператор, целуя ручку в конце съемки.

Ехали назад весело: материала отсняли много. Мы  нравились друг другу и были  рады знакомству.

Оператор вышел первым.

– Талантливый человек, – вздохнула Людмила Николаевская, – жаль, что так пьет… А передача хорошая будет…

– Еще бы. Поэт брал интервью у поэта, – рассмеялась я.

Как раз перед этим в «Стежине» вышла ее большая подборка стихов, они мне понравились.

О том, что будет передача, я сообщила только близким людям. Кто его знает, что получится? Надеялась, что большинство не смотрят местное телевидение…

Музыка – и вот мы на экране, я и Юлька. Она играет, а я что-то ей говорю. Слов нет, только музыка, и то не наша – мастер играет, но руки на клавишах красивы, музыка тиха, на ее фоне голосом Людмилы Николаевской рассказывается, что вот в такой-то школе работает такой вот человек, пишет себе стишата и учит детей играть на пианино…

И так убедительно играет Юлька! (Вот так нашего брата-зрителя и дурят).

А потом – я!..

Я себе показалась ужасной. И голос – противным. И не я это вовсе!

Это потом, несколько лет спустя, пересмотрев запись, я поняла, что с каждым уходящим годом буду все больше нравиться себе в этой передаче, но тогда, в первый раз!..

Тридцать минут при просмотре передачи я была в полном изумлении, а моим родителя было очень и очень весело. Отец с мамой переглядывались: надо же, дочка на экране!

Только пробежали последние титры – начались звонки. Оказывается, этот канал смотрели многие люди! 

Звонки не прекращались часа два. Странно, что позвонили люди, которые меня помнили еще ребенком, давние знакомые, однокурсники, которых я уже успела забыть.

Потом еще года два, встречая меня, говорили, что видели меня по телеку. Надо же, запомнилась передача!

Людмила Павловна потом еще несколько раз снимала меня, но говорила, что та, первая передача, была самой удачной.

Она начала с традиционных вопросов, а потом уже и не заглядывала в блокнот: вопросы возникали в процессе разговора. Просто беседа о жизни и литературе двух людей, которым интересно друг с другом. Полный экспромт!

Убей меня – не вспомню, о чем мы говорили. Странно, но я совсем не испугалась микрофона, который сунули мне прямо под нос, и камеры, которая плясала вокруг меня, пока мы говорили: снимала то руки, то лицо – анфас и профиль, то правое ухо… А я смеялась, зная, что ненужное вырежут. Ведь это не прямой эфир! Подумаешь! Есть редактор, он ерунды не пропустит! Даже язык хотелось показать оператору в камеру: уж очень он мне светил объективом – в самый глаз …

Видимо, это настроение окрасило всю передачу. А это – большое дело! В определенном настроении я остроумна, находчива, глубока и непредсказуема. А в другом  стоянии –  растеряна и косноязычна… Это – смотря с кем… И дар Людмилы  Николаевской заключался в том, что она могла на передаче создать это настроение… И не только со мной. Во всех остальных случаях люди рядом с ней на экране чувствовали себя комфортно. И дело не в вопросах, которые она задавала.

Есть такое ощущение – благоприятное биополе. Оно приходит с человеком и уходит вместе с ним. Либо оно есть, либо его нет. Определенная атмосфера. Если в ней дышится легко – все получается.

Кстати, о прямых эфирах. Весьма неприятная штука.

Как-то раз пригласили меня на передачу. Вести ее должен был Виктор Погрибной, собралась компания дам, а меня взяли как поэта – прочесть пару виршиков. И опять – экспромты.

Не люблю экспромтов – мало ли что может получиться. Да еще в прямом эфире!