«Улица Розье», повесть

Повторяю, Юзик рисовал евреев, а в минуты редкого отдыха перечитывал дневники французского художника Делакруа, на которого был малость похож. Ему было тогда чуть больше 40 и в него влюбилась молодая студенточка Гойхерман, которая была его моложе на двадцать лет и родилась при Хрущеве. Ейные родители не просто протестовали, но устраивали целые военные сражения, тактику и стратегию которых они разрабатывали томительными и бессонными ночами. Было использовано ВСЕ, но Гойхерман-младшая не сдавалась и ежедневно, как робкая и одновременно героическая натура, приходила в мастерскую Петровского, садилась на старенькое кресло времен первой коллективизации, читала свои учебники по химии, а иногда и художественную литературу и исподтишка вела слежку (с самыми благими намерениями) за Юзиком. Через две недели он привык к ее бессловесным визитам и делал вид, что ему безразлично ее присутствие, но все-таки совсем скоро они стали вместе пить чай, а еще через месяц Юзик попросил Гойхерман попозировать и нарисовал портрет молодой девушки, который потом с благословения карающего и благословляющего учреждения приобрел известный московский музей, но хотел и киевский, и говорят, что два директора поссорились и два месяца не перезванивались. Об этом портрете три столичных многопрофильных журнала напечатали статьи, где критики, захлебываясь словами, сравнивали эту работу Юзика с произведениями Серебряковой, Тициана, Гойи, Шагала, Сутина и считали на полном серьезе, что он сделал в своем творчестве значительный рывок и почти уже достиг высокой намеченной цели. Эти статьи потом перепечатала одна из одесских газет, и народ в мастерскую Петровского повалил валом, да и все семейство Гойхерманов пришло в мастерскую мириться, выкинув белый флаг, но сама виновница раздора не пришла, и конфликт не был полностью улажен. А затем Юзика, к большой радости Эсфири Львовны, пригласили в Париж в главную галерею на улочке Розье, и его пришел провожать весь одесский бомонд, ведь все были уверены, что Юзика Париж признает сразу, а он обязательно вспомнит о тех, кто его провожал, и, вполне допустимо, сочтет необходимым переговорить с парижскими чиновниками от живописи, ваяния и архитектуры, что в Одессе остался некий талантливейший человечек, его просто необходимо вызвать в Париж, чтобы он стал большим человеком и вызвал в Париж еще одного маленького человечка, жаждущего небольшой известности в наипервейшей столице мира.

 Между тем выставка одессита удалась, и три картины приобрела представительница британской ветви баронов Ротшильдов, что само по себе стало для Одессы событием вселенского масштаба. Все одесские художники ходили и в возбуждении кричали, что и им пора ехать в Париж, но туда к Юзику поехала только миловидная студенточка Гойхерман, но одесский бомонд не рухнул в удивлении, ведь всем было понятно, даже самым примитивным стукачам и стукачкам, что к Петровскому обязательно приедет та, кого он так успешно изобразил на своем портрете.

Они провели в Париже - в тамошней галерейке на улочке Розье - восхитительные две недели, и не отвечали на звонки, и не принимали никого, даже советника по культуре из посольства, и - по слухам - Гойхерман именно там и тогда лишилась своей невинности, и Юзик стал принадлежать ей целиком. Но потом Гойхерман, как бывает только в дешевых романах, встретила начинающего американского драматурга, и тот сумел ей вскружить голову, и она оставила Юзику покаянное послание, где просила прощения. Он ее простил, потому что превыше всего ценил свободу и хотел вновь стать маленьким добропорядочным семьянином, а Гойхерман ему в этом мешала.

 Все бы абсолютно могло иметь приличный конец, но этот самоуверенный желторотый птенец с треском провалился в самом неказистом театрике на Бродвее, и никто больше не желал ставить его пьесы, и все директора прочих театров говорили "Азохен вей!", и тогда он написал киносценарий о себе, Гойхерман и Юзике, и нашелся полубезумный режиссер, который его поставил. В этом кинофильме Юзик гонялся за Гойхерман, как обезумевший паяц, рвал на себе волосы, пытался отрезать свой большой еврейский нос, но главный герой его спас и показал всю ветреность и никчемность Гойхерман, бывшей советско-одесской студенточки. Все это происходило на парижской улочке Розье, но всем было понятно, что происходит действие в Одессе, но самое худшее, что Гойхерман разорвала с прыщавым мелюзгой всякие отношения и вернулась в мастерскую Юзика укорачивать ему жизнь своим присутствием и горящими взглядами, пытающимися вымолить у него прощение.

Юзик с горя и печали запил по-черному, но это ему не помогло избавиться от Гойхерман, и тогда он нарисовал ее беззубой слепой каргой на помеле, а она, сделав вид, что ничего не понимает, все-таки хлопнула дверью, а Юзик вернулся к своим евреям, большим и жалким, пиликающим на своих скрипочках, чтобы заглушить свои собственные слезы. Он делал этих евреев грустными и живыми, и все богатые еврейские одесситы тайком встали в очередь за его картинами, но он расставался с ними неохотно, многих посетителей выпроваживал, но они возвращались снова и снова, толпились у его дверей, моля его об единственной милости: продаже своей картины. Он запирался от них на два, а потом и на три замка, просил других художников говорить, что он уехал в сибирский город Омск (Томск, Новосибирск, к черту на кулички) и им ничего о нем не известно, но в это быстро перестали верить, и процессии к его дверям, будто за ними продавали синих обмороженных кроликов, становились все больше и больше.