«Улица Розье», повесть

Я ответил, что пьяный хам меня не обидел и мне не следовало лезть на рожон. Но Борис Лежён со мной не согласился и сказал, что он никогда не прощает хамства. А дом, в котором он жил, и его квартира были изысканными, и лишней мебели не было, и антиквариат был подобран со вкусом, и я тогда подумал, что он теперь очень далек, в теперешней своей сытой и спокойной жизни, от наших проблем. Я едва удержался, чтобы не сказать ему об этом прямо. В сущности, тот пьяница не желал причинить мне никакого вреда и не мог скрыть своей зависти, что я вот могу уехать и послать все к такой-то матери, а он не может. Я не стал связываться с ним вовсе не из-за страха, а по той причине, что он все равно остался бы при своем мнении, как я при своем.

Я не стал ничего уточнять Борису Лежёну, а только подумал, что Серж Канторович меня обязательно понял бы, и Николай Дронников встал бы на мою сторону, а Борис уверен в своей правоте, и ничего ему объяснять не следует. Тут я закрыл глаза и мне показалось, что в комнату вошла моя бабушка Рахиль, прижала мою голову к своей груди и нашла мне в утешение множество ласковых слов. Она повела бы меня над Сеной, когда только начинается вечерняя мгла, и я бы быстро вошел в ритм ее неторопливых шагов. И бабушка Рахиль процитировала бы мне еврейского классика: "Мы уходим прочь, а гора Синай идет за нами". Эта цитата из Исаака Башевиса-Зингера подходила бы больше всего к стуку моих и бабушкиных туфель. И мы, двигаясь наугад, забыв, что рядом с нами идет моя жена, пришли бы к улочке Розье, где Всевышний создал множество персонажей, а теперь с высоты своих вечных лет, никуда не исчезающих, любуется ими, но никогда не подсказывает, как они должны вести себя, потому что в любой человеческой судьбе существует множество вероятий и они никогда не выстраиваются в одну линию, а живут, самовозрождаясь, сами по себе.

- Господи Боже, - говорила моя бабушка Рахиль, - это наша новая встреча, но отнюдь не последняя: я теперь буду приходить к тебе чаще, чем ты думаешь, и тебе нечего бояться, что я когда-нибудь исчезну.

- Почему? - спрашиваю я.

- Я думала о тебе чаще, чем ты можешь себе представить, голос моей бабушки Рахили звучит глухо, но я прекрасно ее слышу, каждое слово. - Я бы могла тебя вкусно накормить, но моего дома не существует, а надо иметь примус, кастрюлю и сковородку, которых у меня тоже нет.

- Ты в этом не виновата, бабушка Рахиль, - невпопад говорю я, боясь, что она вновь исчезнет, и я не буду знать, когда она вернется ко мне.
 
- Тут я сегодня днем, - бабушка Рахиль говорит тихо и только мне, - встретила Баську вместе с Канторовичем. У нее выходной день. А он уговорил ее ему попозировать. Она, как сама мне призналась, долго отнекивалась, ссылаясь на множество причин, но он ей сказал, что он одарит тебя этим портретом, и лишь тогда Баська согласилась. Теперь они в мастерской, и мы можем зайти к ним.

- Не надо, - говорю я и беру мою жену под руку. - Нам хорошо вместе. - Эти слова я обращаю к бабушке Рахили, но моя жена не ощущает ее присутствия и считает, что я разговариваю с нею. Она останавливается и легким поцелуем касается моей щеки. А потом она говорит, что здорово, если бы наше знакомство с Ги, Люком, Дронниковым, Канторовичем, Амурским, его женой Лин, Лежёном продлилось и дальше.

Вторая часть

1

Господи, я и не думал, что так быстро снова попаду в Париж и буду вдыхать воздух неги и порочности, пропитанный и духами, и стихами Бодлера, где нежность и распутство слиты воедино.

Я приехал писать о Париже, но не это главное: мне надо как можно скорее отыскать улицу Розье и встретиться с Баськой; о ней я слишком много думал и воображал нашу встречу, вариантов было великое множество. Я несколько месяцев подряд видел её светлые глаза, удивительные волосы, длинную шею - как у лебедихи, а потом я закрывал глаза, и Баська постепенно исчезала, сливалась с тёмной ночью, но теперь я её обязательно найду.

И вот её бар, я в него не решаюсь войти, ведь вполне возможно, Баська сегодня не работает, к тому же я обещал писать письма, но так их и не отправил; причин было множество, но девушка наверняка обиделась; я буду стоять перед нею и лепетать жалкие фразы, взывая к её умению прощать. Тут я вспомнил весёлого и полунищего парижского поэта Клода Берне и его строки:

"Изначально доверяй женщине,
и у тебя появится желание 
доверять ей больше и больше."