«Улица Розье», повесть

 Такие во мне несуразные мысли, и я вспоминаю лето 1970-го в Одессе, середину июля, лёгкий скрипучий дождик и Оську Нудельмана с его выразительными огромными ушами, отпугивающими красивых женщин. И этот Нудельман, жизнь которого лет десять назад растворилась в Израиле, шепчет мне, что Ленин был мразью, сатаной, казнящей мир за его преступления, хуже Гитлера, а мы ему кричим аллилуйю и всё на самом деле в нас мрачно, ведь божественная благодать стоит в стороне и нас не задевает - великий сгусток радостной энергии, её плюсы и минусы, неотягощённая преступлением совесть и младенческий сон.

Нудельман 1970 года - второкурсник истфака университета, поступивший на пятый раз, добивший приёмную комиссию с её галочками в неких, незафиксированных, листах настойчивостью - бык идёт на таран, двери распахиваются, к тому же бык знает все даты, всех воителей и куртизанок, память великолепна - не подкопаешься. И сочинение написано лучшим профессором филфака - спорить невозможно, декан в обмороке, профком утешает, парторганизация вздыхает, но настаивает на приёме Нудельмана, у которого все предки - сплошь герои пятилеток и купли-продажи, но по закону, ничего не сделаешь - надо принимать.

И Оська находит в списке поступивших свою фамилию под номером 25 (приняли 25) и пьёт от радости двадцать пять бутылок пива, растягивая удовольствие на пять дней и за эти дни приходит к выводу, что еврейские дети - самые талантливые; спрос на них будет только возрастать, к тому же Гитлер уничтожил 6000000 (цифра 6 и шесть ноликов), и спрос на маленьких еврейских пацанчиков только увеличился, и он, Нудельман, должен оставить после себя десяток детей, но трое из них должны быть законными.

У Нудельмана была одна, главенствующая над всеми другими, черта: он всегда выполнял то, что задумывал. Так был устроен его внутренний мир, а внешний подчинялся внутреннему без колебаний. И началась нудельманская эпоха поиска, отринувшая годы странствий и учений. Он влюблялся быстро, но оставлял жертву ещё быстрее. У него даже был роман с графиней д'О, приехавшей из Парижа, за ней по пятам следовало несколько бесшумных теней из известного бесшумного учреждения (улица Еврейская), но Нудельман и молоденькая графиня д'О умудрялись порой незаметно растворяться в Одессе, а на квартире Пашки Глейзера, примечательной личности, бывшего шмаровозника, никаких жучков не было - Глейзер был докой по жучкам и их чувствовал своим большим носом за пять-шесть метров.

Графиня д'О чуть не увезла Оську Нудельмана с собой в Париж, так она в него влюбилась, но он в самый последний момент сбежал в Кишинёв, оставив на кровати в её шикарном номере гостиницы "Красная" трогательную записку, что он, еврейчик с Мясоедовской, будет всегда вспоминать графинюшку с нежностью и всем прочим, но всё прочее следует расшифровать, хоть это всё прочее понятно без слов, но он рядом с нею почувствовал себя аристократом тела, хоть и читал А. Вознесенского об аристократах духа, лучше быть аристократом плоти. И в самом низу: "С любовью и признательностью. Нудельман из Одессы... Прими 10 поцелуев".

Говорят, что графиня д'О родила от Оськи очаровательную остроглазую девочку, в семье был большой скандал, у семейства были разорваны все дипломатические отношения с Одессой, а Нудельман в это время обольщал Тоньку Светличную, вышедшую замуж за кубинца Рауля (not Кастро), она быстро сдалась, будучи давно приучена к сдаче и полной безоговорочной капитуляции.

Мне было 20 лет, до зрелости я ещё не дотягивал, а Нудельман был старше меня на 5 лет - целую вечность и я впитывал его слова, как губка. И вся Одесса была тогда для меня нудельманствующей - смесь гуда, нуда, шаманства, вьюжной канители, Ван Гога и Шагала, Юрия Егорова и Иосифа Островского, Багрицкого и Бабеля; всё смешалось в бодром сумасшедшем доме, а Париж был далёк, но по Парижу училась передвигать свои слабенькие ножки девочка Нудельман-д'0, смесь и спесь, песня и пурга, сладость и горечь.

Но вот, в 23 часа, бар закрыт, опечатан, и Баська меня ведёт к себе, о гостинице ничего слушать не хочет, хоть я ей и вру, что в моём номере останавливался сам Мандельштам, а до него там два месяца жил повар императора, наиглавнейший и многоопытный в деликатесах из рябчиков и фазанов.

2

 О, эта еврейская из еврейских улиц Европы, где много Прованса и хитро скалится Бретань, суровая и едкая, но ещё витает дух Марокко, Алжира и прочих, прочих, прочих, но главенствует дух Сиона, выпеченный веками отчаяния, пустыня, не имеющая края в просторах быстро исчезающего времени.

И снова мне кажется, что я вижу бабушку Рахиль; я не уверен, что это она - спина, ноги, изнанка головы, печальные седые волосы; она должна оглянуться, прервать движение, но этого не происходит.