«Ян...», рассказ

«А степная трава пахнет горечью…» Полынью, и клевером, и мёдом, и зноем… И страстью, такой неописуемой майской сластью! Здесь, на пустынном донском отроге, это особенно заметно. Вот тихо пробирается сквозь валежник медведка – так называемый волчок, сухо трещит под ним тростник. Наши однокурсники давят этих членистоногих, но как по мне – пусть живут. Степной волчок всего лишь ищет пропитание – капусту, лук, корнеплоды. Как все мы в этом мире…

Я лежу в горячем, прогревшемся за день, валежнике под цветущей грушей, и жуя соломинку, лениво смотрю на Дон. Зеркальная сизая гладь отражает небо и плывущие облака. Пока ещё облака есть – на дворе конец мая. Уже в июне они растают, и останется только испепеляющий зной. Марево. Жарить будет до самого октября. Да ведь это же целая вечность!

Далеко-далеко от берега я вижу его голову. Заплыл он так далеко, что случись что, я его не спасу – я не умею плавать. А он плавает, как морской бог. Где мог он этому научиться, если родом из суровых северных краёв – из полесских болот? Есть там озёрца, пруды и речушки, он рассказывал. Медленноводные, холодные. Но так плавать можно научиться только в тёплых волнах. И с Нового года мы копили деньги, чтобы в августе съездить к Чёрному морю. Кое-как сколотили уже восемь рублей. Денег ведь у нас – студентов Ростовского университета – не было. Голодающих, так сказать, студентов. Мне – девятнадцать, ему – двадцать три, и как ни странно, – я первокурсница, он лишь на два курса старше. Начиналось лето – жаркая экзаменационная пора, – после которой мы становились старше и умнее.

Из дома – того самого сказочного Полесья – ему часто присылали посылки. Яблоки, сало, варенье, орехи, которыми он, не задумываясь, делился со мной. Мало кому так везло: например, за год учёбы мои родители не прислали мне ничего вообще. Не знаю, с чем это было связано на самом деле. Северное Полесье более плодородно – или благородно, чем Поволжье, где жили мои? Я вспомнила жёлтую уже в то время Волгу, косые церквушки вдоль берега, маленькие обшарпанные пристани, бестолковые нижегородские ярмарки, и поняла, что не хочу туда возвращаться никогда. Слишком широка, слишком безразлична та река. А хотелось туда, где маленькое озерцо Спорава, где два озера-близнеца – Чёрное и Белое, а между ними деревушка Хрыса. И село Здзитава… Или посёлок. Мне хотелось в те места, о которых рассказывал он.

Его звали Ян. Так называли его все, и однокурсники, и преподаватели, хотя по паспорту он был Иваном. Почему – не знаю. С русского Иван-озера начинается Дон. Но Ян был из именно «нерусских» мест, тех, которые до войны считались Польшей. И весь его облик подчёркивал его «нерусскость»: рафинированная аристократичность, некая врождённая деликатность. Невозмутимое лицо с медальным профилем. Западная прагматичность. Но если бы не он, я бы, наверное, не доучилась даже до конца первого курса: возможно даже, умерла бы от анорексии. Стипендию я почти не получала – хромала с «тройки» на «четвёрку» по нескольким предметам. Родители же мотивировали своё странное безразличие к моей ситуации тем, что им надо содержать моего братика Юрку. Ему только стукнуло семнадцать в прошлом октябре, но он уже год щеголял в новенькой форме курсанта. Учился он на всём готовом, к тому же недалеко от дома – в Ульяновском лётном училище. Юрку тоже изумляло родительское отношение, и он тайком от них дважды высылал мне в Ростов по 10–15 рублей, которые и становились для меня спасательным кругом. К тому времени бывало, что я неделю в прямом смысле пила только воду – «Боржоми» и «Джермук» стоили копейки. А родители Яна каждый месяц посылали и ему, и остальным своим детям продукты и деньги – а было у них шесть сыновей и две дочери, и все учились в самых разных городах Советского Союза. Необъяснимое безразличие моих предков, а также то, что я впервые в жизни оказалась так далеко от дома, и подтолкнуло меня к Яну. Стройный, атлетичный, он ежедневно занимался спортом – его комната в общежитии была завалена гантелями, штангами, эспандерами… И книгами. Господи, я в жизни не видела столько книг! Не учебников, а Буниных, Чеховых, молодых Солоухиных, Ильфов-Петровых – любимых писателей Яна. Вернее, любимыми у него были те, кого он читал в данный момент. А читал он всё то время, которое не посвящал спорту. Он сыпал цитатами на все случаи жизни и на все случаи жизни мог посоветовать, какую страницу какого тома открыть, чтобы почитать о похожей жизненной ситуации. И кроссворды он щёлкал, как семечки. Парни – соседи Яна по комнате – часто сменялись. Они сами просили, чтобы их отселили, потому что развлечение у них было одно: собираться вечерами весёлой гурьбой и напиваться. А Ян не пил. Разве что граммов пятьдесят на праздник. Он осуждающе смотрел на их шумные посиделки, и взяв книгу, уезжал на велосипеде в библиотеку. Но ровно в девять возвращался, и не обращая внимания на компанию, демонстративно укладывался спать. Ложился Ян всегда в девять, а вставал в пять утра. Делал свои упражнения, потом минут пять стоял на голове и бежал на Дон купаться. Сначала бегал сам, потом приучил и меня. И с апреля месяца мы бегали вместе сквозь донскую степь, сквозь ковыль, сквозь светлеющее и вооружающееся зноем небо на пляж. Но мне было неохота подниматься даже к семи, и Ян простаивал под моими окнами, бывало, по часу, дожидаясь, пока я расчухаюсь. На что комендант нашего общежития только многозначительно хмыкала и всё интересовалась, когда же свадьба. В ответ я смеялась.