«Янтарная комната», роман

Наконец-то она наступила – странная весна. Окончательно. После долгих, почти осенних дождей, смывших с асфальта остатки ледяной коры. В одно прекрасное утро весна оказалась во дворе – чудесно, как внезапное выздоровление. Заполнила гигантский прямоугольник от стены до стены. Мгновенно просох и залетал по двору прибитый дождями зимний мусор. Маленькие девчонки высыпали во двор, зачиркали по асфальту. Почти виден был лёгкий ветерок, носящийся между тремя гранитными арками. И оттуда по-прежнему дышало нерастаявшим ледком, простудливой сыростью. Милый ветерок, но чуть пакостный. Весёлый, но недобрый… Он грубо захлопывал книжку на коленях у женщины, стерегущей коляску. Будто считал, что вся эта книжка – совершенный вздор. Маленькие девчонки то и дело бросались догонять свои сорванные шапки. Вскрикивали, галдели. В неуютном пространстве, лишённом закоулков, ниш и сараев, каждый звук размазывало, удлиняло во времени, не лишая, однако, чёткости, почти истерично яркой. Разреженный воздух очищал и усиливал его, одновременно сталкивая с верной ноты, с заданного направления. Звуки почему-то достигали крыши раньше, чем окон первого этажа… Всё путалось! Голоса тёток, переговаривающихся через весь двор, горячее чирканье лопаты, шарканье и визг маленьких девчонок, облюбовавших себе место для игр как раз под окнами его квартиры. Полный двор маленьких девчонок! Ну хоть бы один мальчишка! То есть накануне Серёжа заметил троих, но те были совсем уж взрослые.

"Роза! Берёза! Мак! Василёк! Фиалка! Ромашка! Липа…" – "Липа!" – "Ты нарочно сбиваешься на липе! Ты нарочно!" – "А вот и нет!" – "А вот и да!" – "А вот и нет! Не нарочно!"

Он угадал бы, чей это голос, даже с закрытыми глазами… хотя слышал его, кажется, впервые. Голос как-то неожиданно легко проникал в комнату, будто окна уже расклеили. И ветерок просачивался откуда-то – тоненький, свежий, пахучий. Норовил полоснуть по горлу, дунуть в больное ухо.

"Осложнение"… Серёжа устал болеть. То горло, то ухо!

Он уворачивается от ветерка и, наконец, с неохотой отступает в темноту, успев напоследок поймать серьёзный, чуть насмешливый взгляд. По-взрослому сощуренные глаза… Он знает, что это Сашенька. Видел фотографию. Отец показал – ещё прошлым летом, в Харькове. "Вот, – сказал, – смотри. Твоя будущая жена. Нравится?" Серёжа тогда смутился и пожал плечами, хмыкнул непонятно. На самом деле она очень и очень понравилась ему. Отец не первый раз заговаривал о Сашеньке, и Серёже всегда было стыдно, что у него, у совсем маленького, есть невеста. Стыдно – но и приятно немножко. Он чувствовал себя… Ну… так, словно у него – единственного из всех мальчиков – уже есть жена. Другие живут себе – и понятия не имеют, кто их женой будет. Может – Танька Воронова, может – Катя Науменко, может – вообще какая-нибудь из Москвы или из Ленинграда.

Хотя… Это несколько ограничивало его возможности. Серёже нравились красивые девочки – особенно те, у которых передники с кружевом. Серёжа рисовал для них принцесс. С коронами, с ажурными воротниками и шлейфами. Учитель рисования увидел и велел бабушке обязательно отдать Серёжу в художественную школу.

Когда мальчишки начинали выбирать, кто с какой девочкой будет дружить, Серёжа помалкивал. Он чувствовал себя, как мужчина, связанный словом. И слово его таинственно будоражило: "САШЕНЬКА". Будто взял на варежку чистого снега и надкусил. А потом он как-то поделился с Петей Ипатовым, похвастал: у меня, мол, есть невеста. И тот поднял его на смех перед всем классом. Потом целый год и думать об этом не хотелось. Так он злился на взрослых! И на их Сашеньку, которую видел всего раз в жизни, чуть ли не в день её рождения.

Серёжа помнил смутно, как однажды, когда "Николай Островский" возвратился из очередного плаванья, встречать Аркадия пришла большая весёлая тётка с младенцем, замотанным в одеяло, и с огромным растрёпанным букетом. Говорили, что она прикатила в порт прямо из роддома. Серёже и шести не было, но даже он изумился, когда тётка, не глядя, ткнула свёрток стоящей рядом женщине – запросто, как могла бы сунуть целлулоидную куклу, – а сама взбежала по трапу и бросилась Аркадию на шею. Серёже тогда показалось, что ростом она повыше Аркадия. Платье её – яркое, зелёное, с широкой юбкой – трепал ветер, так что иногда показывалась розовая рубашка. Она сунула цветы Аркадию и тут же придавила их своим большим телом.

Серёже было так странно… Подтянутый стройный Аркадий, гладко выбритый, с аккуратными височками, в парадной форме – и эта юбка, этот букет. Как-то оно не ладилось одно к одному.

А потом Аркадий побежал вниз по трапу, и тётка за ним, спасая от ветра взлетающую юбку, счастливая и удивлённая. Оглядывалась, пожимала плечами, будто всех вокруг призывая посмеяться: "И чего он, чудак, испугался?" И вокруг действительно смеялись, поздравляли Аркадия, хлопали по спине, пожимали локти – руки у него были заняты свёрнутым одеялом, и оттуда доносился тоненький кошачий писк.

За всем этим Серёжа не заметил, как встретились его собственные родители. Не заметил, как отец оказался рядом с Аркадием, и кто поднял Серёжу за подмышки, чтобы он тоже заглянул под уголок одеяла. Серёжа ничего не разглядел, но зачем-то кивнул. А взрослые что-то видели – и очень хвалили. Потом всей компанией отправились в каюту Аркадия. Там выяснилось, что толстую тётку зовут Ритой, и у неё нет с собой никаких пелёнок. Обошлись махровыми полотенцами и здоровенной тельняшкой. Тельняшка особенно всех позабавила. Мама Серёжина в поднявшейся кутерьме оказалась самой главной, самой умной. Всеми руководила, всё подсказывала. Она была непривычно спокойная, простая. Серёжа решил, что с этого странного дня жизнь у них пойдёт по-другому – вот так же весело и хорошо, как сейчас, в тесной, набитой людьми каюте.