«Янтарная комната», роман

Поразительно, но Юле иногда и Сашенька казалась неестественной. Казалось, она тоже играет в спектакле. В не очень умном спектакле о молодой семье. Однажды Юля не выдержала и спросила у неё напрямик. Они тогда сидели вдвоём в библиотеке. Посетителей не было.

– Сашка… Скажи мне правду. Ты когда-нибудь бываешь серьёзной?

– А зачем? – удивлённо спросила Саша, не отрываясь от своих бумаг.

– Нет, я не то имею в виду. Ты… когда-нибудь бываешь сама собой?

И Саша снова ответила: "А зачем?" Но подняла на Юлю глаза. И взгляд её был непривычно устойчивым, сфокусированным. Взгляд из какого-то незнакомого Юле пространства.

Она страшно испугалась. Залопотала что-то легкомысленное, весёлое. А потом старалась не вспоминать о том разговоре. Забыть, забыть, забыть Сашин взгляд.

В общем-то, ей почти удалось забыть. Всё вокруг всячески способствовало этому – и события, и люди, и городок.

Чем дольше Юля жила в Сторожкове, тем сильнее становилось в ней ощущение, что она участвует в каком-то гриновском спектакле. К дому Боря не подходил, а подбегал! Обязательно бросал у калитки вещи. Ну прямо-таки Грэй! Юле мерещились алые паруса за зданием почты.

И Сашенька бежала к нему, как Ассоль. Только что вроде бы возилась с Юлей, о нём и не вспоминала. И вдруг становилась розовая, сияющая. Даже по ступенькам не спускалась – спрыгивала с крылечка.

Юля уже и забыла, когда Сашенька так легко, так свободно бегала. И было видно, какую радость доставляет ей вернувшаяся свобода, каждый шаг, каждый прыжок. Ну разве только за это не должна была Юля чувствовать к нему бесконечную благодарность?

И его букетики! Каждый день он приносил Саше букет. Обычно маленький. Полевые цветы, сорванные по дороге, – с нескладной розочкой, с петуньей, похищенной в соседском палисаднике или на городской клумбе. Причём свои неуклюжие мужские венички он, судя по всему, считал художественными произведениями в японском стиле. Совершенно немыслимые сочетания: петунья с тысячелистником и парой рыженьких календул; садовые гвоздики с повиликой и травинками. Все цветы были на коротких ножках, будто рвал их ребёнок. Разумеется, они ничуть не напоминали японские композиции, но в этой несуразице было что-то невозможно трогательное. И Саша ждала его цветы, ей явно не терпелось увидеть, какой же букет Боря принесёт сегодня.

Его "икебанчики" были расставлены в рюмках и вазочках на хозяйкином старомодном буфете. Юле так странно было видеть за стёклами чужого пузатого страшилища знакомые с детства вещи: японские дымные чашки, китайские эмалевые розеточки, немецкую фарфоровую шкатулку с ангелочками и прочую дребедень. Там, дома, они существовали исключительно во имя собственной красоты. С них лишь иногда благоговейно смахивали пыль. А Сашенька всем подряд бесстрашно пользовалась. Не задумываясь, оскверняла лимонадом, борщом, томатным соком. "Я, – смеялась она, – недостаток кулинарных способностей восполняю роскошью сервировки".

Вообще, весь их быт был откровенно игрушечным. Они и не думали строить из себя взрослых. Борины рассказы о службе – и те казались несолидными. Будто всё это существует для забавы – самолёты, аэродром… Даже квартира, которую они должны вот-вот получить! Юля однажды не удержалась, спросила у хозяйки, действительно ли им скоро дадут квартиру – или просто обещают, чтобы отделаться. Хозяйка удивилась, сказала, что дом вот-вот сдают. И прибавила: "Лучше бы задержали немного! Если Саша забеременеет, им дадут двухкомнатную квартиру. К ним все очень хорошо относятся. На них весь город, весь город любуется! А я – как вспомню, что они скоро от меня съедут – так плачу!"

Юля кивала. Ревниво и сочувственно. За год она привыкла жить без Сашеньки. Но, проведя с сестрой целый месяц, как-то заново остро к ней привязалась. С горечью подсчитывала дни, оставшиеся до отъезда. Она уже знала, что на этот раз разлука дастся ей намного тяжелее. И ещё знала Юля: как бы она ни относилась к Боре, ей всю жизнь предстоит сравнивать то, что есть у неё, – с тем, что она видела в доме сестры. Никогда ничего подобного в её жизни не будет.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ