«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

В Метехском замке Тер-Петросяна и Матиашвили забили в кандалы и определили в одиночки. Обходились с ними хорошо – как со смертниками.
Фому Степанова на допрос вызвали один раз. Дознава-тель задавал вопросы, а молодой боевик, изображая испуг, уп-рямо твердил одно и то же: никакого Камо, никакого Гиго не знаю, Мальгин я, мол, уроженец Курской губернии, приехал ис-кать работу, бродил по городу, подошёл к мужикам спросить дорогу, а тут ваши…
«Били?» – спросили его в камере. «Не-а. Так, разговоры одни пустые», – почти радостно ответил Фома. «Плохо, – по-следовал безжалостный вывод. – Значит, проходишь у них как политический».
Конечно же, дознаватель не верил в непричастность Мальгина к боевой революционной группе. Все внешние при-знаки задержанного соответствовали описанию циркового арти-ста Фомы Степанова, совершившего вместе с Камо ограбление банка в Успенске. Для полной идентификации требовались по-казания свидетелей или фотокарточка Степанова, которая от-сутствовала в материалах успенского дела. До окончательного установления личности Фому поместили в общей, с бродягами и ворами, камере.
В прогулочном дворике Фома вспомнил рассказ Симона о том, как тот бежал из батумской тюрьмы в девятьсот четвёртом. Как раз во время прогулки. Сумев перемахнуть через пятиаршинной высоты каменный забор. Привычный к головокружительным трюкам акробат даже рот раскрыл, рассматривая столь же неприступную преграду Метеха. Ай да Симон!
На этот раз Тер-Петросяну, так же, как и Матиашвили, прогулки не полагались. У дверей их камер, сменяя один друго-го, неусыпно дежурили надзиратели. Зато Аристарха Мальгина неожиданно зачислили в команду баландёров . Теперь он работал в пекарне, бросал уголь в кочегарке, носил воду и даже выходил иногда, под конвоем, за пределы замка для несложных строительных работ.
Однажды в камере к Фоме подсел Петька Весло, малолетний босяк из шантрапы, процедил сквозь зубы:
– Велено передать…
И дальше Петька – уж очень хотелось ему выглядеть ви-давшим виды сидельцем – завёл такую блатную музыку , что Фома с трудом понял суть сказанного. Но понял всё-таки: утром группу баландёров выведут в город, на Головинский проспект, чинить с осени размытую ливнями мостовую. Идти предстоит мимо сквера с ажурной решёткой. Фоме нужно улучить момент и перебраться через ограду сквера, а там его встретят.
– И вызовись с кичи лом нести, – уже от себя участливо посоветовал Весло, – вертухая замочишь.
– Да я и без лома как-нибудь, – ухмыльнулся Степанов. – Спасибо, бродяга!

Фома задумался. Всегда опасайся провокаторов, – учил его Симон, а уж тот знает толк в жизни. От кого пришло извес-тие, шпанёнок Весло не знал – оказался последним звеном в тюремной почте. Если это провокация и Фома попытается бе-жать, – охранка получит законченное обвинение. Но вполне возможно, что о нём беспокоятся оставшиеся на воле товари-щи. Значит, надо бежать. А если не воспользоваться шансом, то из Успенска вот-вот привезут Ленц-Репьёва, и тогда… Нет, надо бежать! А если всё-таки провокация?..
Фома проворочался всю ночь, а утром удачно подставился – попался на глаза надзирателю, набиравшему команду для работы в городе.
Сквер с кованой оградой он определил сразу. Чуть замед-лил шаг и ударом кулака оглушил глазевшего по сторонам кон-воира. Обернувшись на шум, шедший впереди охранник увидел только спину убегающего арестанта, да и то по другую сторону решётки. Степанов бросился в кусты, где тут же попал в объя-тья Котэ Цинцадзе. «Бежим! На той стороне – пролётка!»

– Тебе, Циркач, нужно уезжать из Тифлиса. Ты – русский, а значит, заметный. Борода вон лезет белобрысая.
– Уеду. Но, может, попробуем сначала вытащить Симона с Григорием.
– Похоже, это уже невозможно. Не собираешься же ты за-бросать Метех бомбами?

Суд состоялся в начале февраля. В зал заседания их со-провождали одиннадцать, с саблями наголо, солдат. Григория Матиашвили за участие в разбоях с убийствами приговорили к повешению. Симон Тер-Петросян обвинялся по четырём стать-ям, каждая из которых предусматривала в виде наказания ви-селицу.
Выслушав приговор, Камо сказал:
– Дважды меня уже вешали. Теперь – повесят ещё четыре раза. Подумаешь, какие пустяки. Единственное, о чем я сожа-лею, это о невинно убитых солдатах на Коджорском шоссе. Мне больно вспоминать об этом. Вот все, что я могу сказать.
Приговорённых к казни боевиков заключили в камеры смертников. До окончания жизненного пути им оставались счи-танные дни, но неимоверное везение, столько лет сопутствую-щее Камо, не подвело и на этот раз. Избежать казни помогла вошедшая в силу российская бюрократия и волокита. Приговор, подлежащий конфирмации главнокомандующим Кавказским военным округом, путешествовал по инстанциям столь долго, что государь-император успел объявить амнистию по поводу трёхсотлетия царствующей династии. Смертную казнь заменили двадцатью годами каторжных работ.

Из «столыпинского» вагона Камо спустился в Харькове. Арестантов построили в колонну и пешком отвели на Холодную гору, где распахнула перед ними ворота каторжная тюрьма. На свободу Симон Аршакович Тер-Петросян вышел в мятежном марте 1917 года.

В мае 1916 года в Орловском каторжном централе скоро-течная чахотка оборвала жизнь двадцативосьмилетнего Григо-рия Иосифовича Матиашвили. Похоронили его на тюремном кладбище.

Золотая лихорадка от Горбачёва