«Второй шанс», повесть

На кухне никого не было. Позвякивала открытая форточка, поскрипывала дверца старенького комода, урчало в трубе. Но солировал в этом оркестре пустой целлофановый пакет, надувшийся воздухом, шуршащий и выглядевший невероятно важно.

А. В. засмеялся. И тут же ему стало мучительно больно.

Он попил водички из чайника и постарался ни о чем при этом пылко не думать. От воды ему стало одновременно легче и тяжелее. То есть сухое как-то смочилось, но пищевод попробовал отказаться от падающей воды. А. В. переждал три гусеничные секунды. Вроде бы улеглось.

Тогда А. В. вернулся в постель и устроился поудобнее. Здесь была тень. А. В. закрыл глаза и расслабился.

Время как категория упразднилось. И тут внутри Алексея Васильевича стал нарастать ужас, как воздушная тяга. Он что-то сделал неправильно, но что?!

А-а!

Алексей (Васильевич) всем свои организмом (а не только губами) вдруг явственно вспомнил свои поцелуи с Лизой. Как он мог! Зачем же было этой умной красивой молодой девушке целоваться с А.В.?! Что же ты, Алексей? Об этом ты не подумал? Как же так?!

А-а!

И тут вдруг откуда-то из бесконечности приплыл голос, вроде бы Алексея Васильевича, но не совсем. Голос сказал:

—  А почему ты должен думать за нее? Да хоть с каракатицей она целуется, ты-то здесь при чем?

И сказал как-то несентиментально, даже сварливо.  А так как опешивший Алексей Васильевич не спешил отвечать голосу, тот добавил:

—  Пусть она сама думает за себя. В крайнем случае, пусть папа и мама о ней беспокоятся. А ты о себе подумай.

Эти соображения оказались отчего-то неслыханно новы для А. В. , и он стал не то чтобы вдумываться в них, а как бы физически с ними сращиваться.

И постепенно сросся.

Он вдруг сосчитал, что за это едва начавшееся утро уже дважды испытал ужас перед несуществующим. Первое несуществующее был Р. И. на его кухне. Второе несуществующее было убеждение, что Алексей Васильевич должен думать за Лизу. То есть (Алексей Васильевич слегка зарапортовался) убеждение существовало, но оказалось, извините, ложным.  И сейчас вот скончалось.

Некстати А. В. вспомнил чью-то там сентенцию, что трагедия – это когда всем смешно, а одному грустно. Он вдруг увидел себя со стороны. Нет, отчего же, и ему стало смешно. Около минуты А. В. сдерживался, а потом расхохотался, да так заразительно, что вторично прыснул, из левой ноздри при этом выскочила сопля, словно испугалась, – и тут уж А. В. заржал, так заржал.

Ему было больно, из глаз текли слезы, потом прихватило живот, он лег в позу креветки. Смех не прекращался. Истерика…

Постепенно бывший А. В. исчезал, тускнел и мерцал. Он… как бы сказать… уходил в смех. И где-то через полчаса праздный наблюдатель обнаружил бы в дебрях разобранной кровати в однокомнатной квартире в странном районе практически нового человека.

***

Жена Валерия Тамара красила перед зеркалом губы. Сам же Валерий полулежал на кровати и задумчиво смотрел на линию, где потолок сходился со стеной.

Тамара подвигала губами, испытывая качество покраски. Потом увидела в зеркале Валерия.

—  Хорошо устроился, я вижу.

—  Мне сегодня к третьей паре.

—  Ну-ну. Так в магазин сходи, чего лежать.

—  Да я схожу. Дело не в этом.

—  А в чем?

—  Представляешь Билли?

—  Да.

—  А представляешь, как он дает человеку ногой по лицу?