«Второй шанс», повесть

—  Да. Ну, он идет, а в какой-то момент откуда-то высовывается нога и дает ему легкий поджопник. Весь эффект в непредсказуемости.

—  Ну?

—  И всё.

Валерий и Макс переглянулись.

—  А нога живая или механическая?

—  Ну… не знаю пока.

—  Слушай, мне нравится, — сказал Валерий романтично. – И коридор этот можно отделать со вкусом. Ты бы сколько отдал, Макс, за участие в этом аттракционе?

—  Двадцатку, — отрезал Макс.

—  А я пятьдесят. Хорошо. Давай прикинем. По сути, надо построить только коридор. Или арендовать небольшой домик с коридором. В парках, кстати, встречаются такие неясные домики. Можно просто договориться с дирекцией, отремонтировать, отдавать часть выручки. Только извини, Билли, меня чуть-чуть коробит название. Ты не обижайся, но как-то… поджопник…

—  А мне как раз название нравится, — вдруг вступился Макс. – Оно очень в духе времени. И можно часть букв в середине пустить латиницей, теперь так модно. Вот, Билли, можешь ведь, когда захочешь.

Билли практически онемел. Дело в том, что он попробовал пошутить, а теперь не мог понять, то ли шутка совсем не удалась, то ли удалась сверх меры.

***

… Может быть, это и есть пресловутая жизнь?

На этой мысли А. В. внутри кухни всё заскрипело, заворчало, заворочалось, как будто туда проникло большое млекопитающее – или совсем уж гигантская птица с улицы.

По спине А. В. поползли крупные (с два рубля) мурашки, а волосы зашевелились, словно хотели бы стать дыбом, да от ужаса не смогли.

Дверь кухни раскрылась. В ней стоял лысоватый полный мужчина в тренировочном костюме.

Его круглое лицо было добродушным, более того – бабьим. Если бы, например,  повязать ему косынку, получилась бы натуральная баба. Вместе с тем опыт и чутье подсказывали Алексею Васильевичу, что и добродушие, и гендерная неопределенность были скорее для отвода глаз. Именно такими изображались в голливудском кино жестокие коррумпированные шерифы или надзиратели-садисты. Такие улыбчивые колобки, кстати,  оказывались на поверку и самыми заядлыми бабниками, вероятно, обманом внедряясь в ряды условного противника. В общем, никогда у отставного доцента не было подобных друзей.

Этот же экземпляр по-хозяйски вошел в комнату, потрепал Любочку по голове и поглядел на Алексея Васильевича с хитрецой и вопросительной улыбкой.

—  Это Алексей Васильевич, — светски выговорила Люба, — мой бывший преподаватель. А это Роман Игнатьевич, мой папа.

—  Очень приятно, — солгал Алексей Васильевич.

—  Как же, наслышан, — радушно отвечал Роман Игнатьевич, пожимая руку Алексея Васильевича, — как ты моей дочерью погнушался.

Алексей Васильевич попробовал что-то ответить, но оказалось, что онемел, то есть буквально. Из его горла вырвался только холостой сип. Тогда он попытался хотя бы мысленно восстановить, что собирался сказать, если бы его речевой аппарат сработал. И опять не сумел.

Тем временем глаза Р. И. округлились, как если бы он увидел в углу комнаты беса, уши оттянулись назад – и он торжественно рыгнул.  А. В. огляделся – девушки куда-то исчезли. Он почувствовал себя как в клетке с тигром. Собрался с духом и мыслями, тихонько кашлянул – вроде бы речь восстановилась. Фраза Романа Игнатьевича еще не целиком растаяла в воздухе – и Алексей Васильевич все же решил хоть как-то на нее отреагировать.

—  А вы предпочли бы…

—  Я-то бы предпочел. Но речь-то о тебе.  Ты пойми меня правильно, я не удивляюсь. Я видел всякое. Я много путешествовал и много работал. И вот что я тебе скажу…