«Ні оселі й кутка», переклади з Бориса Херсонського

Смотреть в глаза. Лгать: “Ты все такой же (такая же)”. Ворковать.

Из ресторана – в гостиницу, в одну большую кровать.

Родителей нет давно. Никому нет дела. Не от кого скрывать.

А тогда, помнишь, вернулась домой, пять утра на часах,

в помятой юбке с травинкою в волосах,

как кричала мать, догола раздела, искала пятно на трусах,

во вторник с утра потащила тебя к врачу

известной специальности. Ты плакала: “Не хочу!”,

а мать: “Не волнуйтесь, доктор, я заплачу!”

А дел всего-то было – ласки рукой,

в приморском парке, или в саду над рекой,

а нет реки или моря – в подъезде, Боже, какой

страх и стыд, обида – еще раз стыд.

Мама шепчет: “Доктор, она с ним спит”.

Доктор – мужчина, деловит, лет сорока на вид.

Вот он тебя выводит к матери – говорит: “Иди!”

А матери: “Virgo intacta. Девственна”. Все еще впереди.

Мать рыдает, твою голову прижимая к огромной груди.

И снова страданья любви: подъезд, полуподвал.

А доктор тебя тогда не смотрел, не раздевал.

Взял за уши, потянул, и в макушку поцеловал.