«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

«Вот же, не знала баба клопоту. Езжай теперь ищи Алма-Тамак какой-то». Фома ругал себя за то, что не отказал Топор-кову сразу.
– Ты этого в расход пускать не спеши, – попросил он Моськина. – Есть идея его использовать. Мы там у себя одну комбинацию заворачиваем, разведывательную.
– Да как скажешь, – пожал плечами чекист.
Навестив свой отряд в Бешуе, Степанов выехал в Алма-Тамак. Полуразрушенный татарский домишко, где приютилась русская женщина, нашёл быстро. Толкнул дверь на одной пет-ле…
Эти глаза Фома не спутал бы ни с чьими другими ни через двадцать, ни через сто лет. Хлынула сухая синева, и Фома по-чувствовал, что ноги не удерживают его на земле.
– Катька…
…Они сидели под старым персиковым деревом с уже за-вязавшимися плодами.
– Я не понимаю, ну обещали же мне, что придут за тобой люди Кобы.
– Ну, вот. То ты твердил мне всё время про лошадь, те-перь – людикобы какие-то. Никакие людикобы за мной не при-ходили, зато явились три здоровенных жандарма. Отправили в кутузку, в Екатеринослав, подержали, правда, недолго. Обвинений предъявить не смогли, кроме… кроме совместного с тобой проживания. В Успенск я больше не вернулась.
Фома не сводил с Катьки глаз. Донельзя исхудавшая, бедно одетая, она даже в столь неприглядном виде заставляла его испытывать сильнейшее потрясение. Вот она, рядом, Катька! Он с трудом подавлял в себе дичайшую смесь чувств: окрыляющую радость и испепеляющее, чёрное отчаяние.
– Пойдём, покажешь мне село.
– Сейчас, подожди минутку.
Катька подманила во дворе неимоверно худую и взъеро-шенную кошку, запустила в дом и плотно закрыла дверь. Объ-яснила:
– А то съедят мою Мурку.
– Кто, собаки? – ухмыльнулся Фома.
– Нет. Соседи.
Они вышли к морю, на берег бухты. Слева виднелся кру-той бурый мыс, оплывающий кровавый диск опускался к гори-зонту. Фома носком сапога ковырнул гальку.
– Кать, а может?.. А может, Катя?
Катька медленно покачала головой.
– Нет, Фома. Того беспечного паренька, способного и удачливого гимнаста, уже давно не существует на белом свете. Его нет, есть грозный красный командир Степанов. – Тонкими полупрозрачными пальцами она коснулась деревянной кобуры его маузера. – Вот он передо мной, весь в ремнях… Не надо, Фома. Я люблю Андрея. Не знаю, настолько ли сильно, как когда-то любила тебя, но люблю. Мы познакомились в Таганроге, его только произвели в прапорщики. Шла война и… Зачем я тебе это рассказываю? Много всякого случилось. Он и теперь, в этой ситуации, думает обо мне. Не бросил меня.
Фома отвернулся, больно впился зубами в губу. Ему захотелось сильно зажмуриться, а потом, открыв глаза, увидеть себя не в военной форме, а пусть даже в рыбацкой робе, а рядом – эту удивительную синеглазую женщину, глядящую на море, на золотистую дорожку, бегущую от заходящего солнца к её ногам. На что же променял он своё земное счастье?!
– Я никуда не поеду, Фома. Не поеду без Андрея. Если его расстреляют, я приду в ваше ЧК и скажу, кто я. Пусть делают что хотят.
– Не надо никуда ходить. Жди, за тобой приедут. На этот раз – точно!..

Через пару дней у старого татарского дома остановилась арба с двумя разбитными красноармейцами.
– Гражданка Топоркова, на выход! Возьмите с собой лич-ные вещи.
Личных вещей у Катьки не оказалось. Через три часа по-сле того, как арба остановилась у штаба Бахчисарайской ЧК, здесь же спешился красный командир Степанов. Привязал ло-шадь к коновязи, вошёл в дом.
– Вот, жену Топоркова разыскали. Они нужны мне оба, намечается одна комбинация.
– Да ради Бога, – осклабился Моськин. – Вовремя ты, а то я его уже шлёпнуть собирался.
Неожиданно вмешался Папанин.
– И что это за херня такая происходит? Что за комбина-ции? Это же контра, к ногтю её нужно. Не пущу.
На скулах Степанова обозначились желваки.
– А тебе известно о моих полномочиях? Или мандат пока-зать?
– Полномочий у меня и своих хватает. Я представляю здесь областную ЧК, не пущу!
Демонстративно отвернувшись от Папанина, Фома спро-сил у Моськина:
– Телефон у тебя имеется? Дай позвонить.
– Кому? Акулову?
– Нет. Сталину.
Час спустя по дороге, ведущей в Симферополь, быстро двигался автомобиль. Помимо водителя, в стареньком «студе-беккере» ехал командир Красной Армии Фома Степанов и двое арестованных, мужчина и женщина. С них не сводил глаз крас-ноармеец с примкнутым к винтовке штыком.
Фома, одним шевелением губ, спросил у Андрея:
– Машину вести можешь?
Тот кивнул. В Симферополе Степанов приказал остано-вить автомобиль у рынка. Сказал водителю и охраннику:
– Ну-ка, дуйте на базар, ребятишки. Пора бы и перекусить.
Едва бойцы скрылись в торговых рядах, развязал Топор-кову руки.
– Давай за руль, живо!
Где-то на окраине Мелитополя они вышли из машины.
– Вот возьмите денег немного. На первое время вам хва-тит. А там Андрей заработает, он умеет. Короче, дальше… без меня. Я – назад, в Бешуй. Машину водить не умею, но доберусь как-нибудь. Надо же вас списать, – Фома невесело улыбнулся. – Чтобы сходился дебет с кредитом.
– Руки подать не могу, – сказал Топорков. – Но… спасибо!
Катька отвела глаза.