«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

14 июля 1922 года в Тифлисе встал с поезда молодой че-ловек. Тридцати с небольшим лет, в гражданском костюме, по виду – совслужащий.
В Совнаркоме Грузии молодой человек зашёл на приём к второму председателю Сергею Ивановичу Кавтарадзе.
– Здравствуй, Серго!
– Циркач?! Фома? Какими судьбами? Проходи, дорогой!
Посидели, вспоминая прошлое, и Степанов спросил:
– Послушай, а где Симон? Камо где? В Тифлисе?
– Сенька? Да утром забегал. Всё такой же, в бой рвётся. Еле объяснил ему, что воевать больше не с кем. Слушай, а ты заскочи к Шаумяну, сейчас дам адрес. Сенька к нему собирался.
…Степан Георгиевич только развёл руками.
– Да вот часа не прошло, как чай пили. Он же неугомон-ный, Камо. Тем более, на велосипеде. По-моему, собирался к Атарбекову. К Геворку, вы должны его знать.
– Знаю, как же.
– Да вы проходите, товарищ. О себе расскажете. Помогла вам тогда моя записка к Никитичу?
– Очень помогла, спасибо большое! Извините, пройти не могу. Очень хочу увидеть Камо. Соскучился.
Стемнело. Квартиру Атарбекова Фома отыскал в начале двенадцатого. Поколебавшись, решил всё же зайти.
– Да буквально десять минут как уехал. Домой собирался. Там и найдёшь.
Фома с Головинского проспекта вышел на Верийский спуск. Дошёл до цирка и у самого моста заметил в темноте не-большую толпу. Почувствовал неладное. Протолкавшись, уви-дел лежащий на мостовой изуродованный велосипед.
– Человека машина сбила, – объяснили ему. – Вот как раз здесь поворачивал. Мужчина лет сорока.
– А где он?
– В Михайловскую больницу повезли. Знаешь?
Фома кивнул.
– Туда. Шофёр и повёз, который сбил.
В приёмный покой Степанов влетел запыхавшись.
– Где Тер-Петросян? В какой палате?
– Товарищ, успокойтесь. К нему нельзя.
Фома говорил что-то запальчивое, упоминая фамилии Кавтарадзе и Атарбекова, до тех пор, пока ему не выдали халат и не пригласили подняться в палату.
В первую минуту ему показалось, что в палате никого нет – подёрнувшая лицо Симона бледность сделала его почти не-заметным на сероватой подушке.
– Фомко? – Камо попытался улыбнуться, поморщился.
– Как же тебя так угораздило, друг мой?
– А, ерунда. Встану скоро. Только… болит сильно. – Он прикрыл глаза.
– Ты держись, Симон. Помнишь, сам мне говорил, что не умрёшь в постели? Помнишь?
– Зачем умру? Конечно, не умру. Я здесь уже лежал, когда дурачком прикидывался… – Камо вдохнул с сильным хрипом. – Ничего, выжил… Очень рад тебя видеть. Почему в гражданском? Мне говорили – воюешь.
Врать другу Фома не хотел, но решил: если человек в та-ком состоянии, то, наверное, можно.
– Воюю. Это маскировка, Симон. Конспирация, как тогда, помнишь?
– А пришёл зачем?
– Вот-те раз! С тобой повидаться.
– Не ври мне, Фомко. Вижу, спросить хочешь.
Фома хотел отложить разговор, но перечить искалеченно-му другу не решился.
– Помнишь, в Успенске девушка со мной выступала, Кать-ка?
– Помню, хорошая девушка.
– Вспомни, Симон, что произошло тогда? Почему люди Кобы опоздали? Почему охранка явилась раньше? Ты знаешь что-нибудь об этом?
– Знаю… – выдохнул старый боевик. – Не посылал к ней людей Коба. Сказал, зачем рисковать из-за какой-то юбка? Мо-лодой ещё, сказал, найдём ему бабу. Мы ссорились, но я не смог переубедить его… В Гори мы выросли вместе. Он старше, и я всегда слушался его. На Кавказе так принято. Подвёл обы-чай, ты прости меня, Фомко…
Фома к сказанному отнёсся почти спокойно – он давно уже догадывался о том, что доведётся ему услышать от Камо. Взял соратника за руку, искалеченную, в шрамах. Задумался – ему показалось, ненадолго. Пришёл в себя от лёгкого толчка в пле-чо – к нему обращалась сиделка.
– Вы бы ушли, товарищ. Три часа ночи уже. Он умер.