«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

У обезвоженного на зиму фонтана собрались все: Капито-нов, Дубинский, Верхонцев. Чинно подошёл Григорий Афанась-евич Бахров. Отсутствовал Лобода, но этого, кажется, никто не заметил.
Народный депутат Дубинский поведал неимоверные под-робности подсчёта голосов. Оказалось, имели место и такие.
– Представляете, подходит ко мне на этаже Щавлев и го-ворит: Володя, а я тоже за Успенск. Падла, думаю, что ж ты раньше молчал? Мы же победили с мизерным перевесом. Практически шло к тому, что пятьдесят на пятьдесят. И только в оконцовке за Успенск получилось на пятнадцать голосов больше. Всего-навсего! Это – три с чем-то сотых процента. Но победа за нами!
Капитонов перевёл взгляд на подругу. На скулах Эдит проступил румянец. Она подняла воротник шубки, поёжилась.
– Холодно здесь. А пойдёмте ко мне. День рождения про-должается!
…Даже после третьей рюмки в застолье ощущалась тоже-ственность, побуждающая говорить витиеватые тосты.
– Сегодня мы празднуем большую победу! – возвестил Дубинский. – Сделать предстоит ещё много, и наша «К верховьям» не распускается. Но уже сейчас я хочу… я напишу об этом в завещании лет через семьдесят… чтобы на моей могиле написали: «Здесь лежит человек, который вернул городу имя». А ещё я хочу поблагодарить Игоря Верхонцева. Именно его поэтическая, так сказать, агитация… Как там у тебя, Игорь? Отдай свой голос за Успенск…
– И быстро сваливай в Смоленск! – закончил дистих Вер-хонцев, поднимаясь. – Что вам сказать? Я рад, что подтвердили независимость Украины. Все, наверное, преследовали, шкурные цели: жить, мол, лучше станет, сытнее. Так и я ведь не исключение. Сколько шансов я имел пробиться в Союзе, если живы ещё и Евтушенко, и Михалков? Практически нуль. А на Украине – другое дело. Я костьми здесь лягу, я разобьюсь в хлам, но войду в десятку сильнейших поэтов Украины. Ура!
Поаплодировали и выпили.
– Григорий Афанасьевич, скажите вы что-нибудь.
Бахров поднялся. Потянулся в карман за сигаретами, но одёрнул руку.
– Господа! Кх-м. В общем-то, мы сделали совсем немного. Сегодня город зовётся так, как он уже звался когда-то. Я хочу вам, сказать, что ничего в этой жизни не меняется и даже время движется по спирали.
– В вас проснулся писатель-фантаст, Григорий Афанасье-вич.
– Как знать, как знать. Когда изучишь историю и литерату-ру, когда изучишь, наконец, жизнь, вот тогда и понимаешь, что не меняется ни-че-го. Если не считать антуража. Вы ещё убедитесь в этом лет через двадцать. Не станет, правда, меня, а вам придётся ещё столкнуться с очень серьёзными потрясениями… Сегодня революция не происходит, она ещё грядёт…
– Григорий Афанасьевич, а давайте выпьем, – решился перебить Бахрова Капитонов. – По-моему, это актуально и зав-тра, и вчера.
– Молодец, Вадим! Ты понял мою мысль.
Выпили, включили музыку.
Расходились поздно и все вместе. Подняли даже на ноги прикорнувшего в дальнем кресле Верхонцева…
– …Помочь убрать посуду?
– Не надо, я сама. – Эдит уже переоделась в домашний халат и смотрела теперь на Капитонова, скрестив на груди руки. – Ладно, чего уж там… Оставайся.
– Не без удовольствия. Я назавтра взял отгул.
– Ты не понял. Оставайся навсегда, Вадик.
Капитонов замер ошеломлённо.
– Я уйду, – ответил добрую минуту спустя. – Тогда я уйду сейчас. И приду завтра. С вещами.
– Ой, держите меня! Откуда у тебя вещи, Капитонов?
– Ну, почему? Есть, конечно, – смутился Вадик. – Я принесу стопку книг… Носки! Толян Скороходов подарил, ещё две пары осталось… Вспомнил! Телевизор! Я перетащу к тебе свой телевизор.
– Ну, у меня есть телевизор.
– Не могу я без своего, привык, – вздохнул Капитонов. – И вообще – разве плохо, если их два в доме?
– Тогда уходи, Капитонов. Уходи сейчас и приходи завтра. С вещами.
Вадик обулся, потоптался в прихожей. Хлопнула дверь, защёлкнулся замок. Эдит прошла на кухню, прижалась носом к оконному стеклу. Внизу, на освещённом пятаке у подъезда, появился Капитонов. Плотно запахнув куртку, закурил.
«Завтра он переберётся к тебе. Ты хотела этого? Хотела. Пожалеешь? Возможно. Расслабиться с ним не придётся. Он взбалмошный, конечно, но ищущий во всём гармонию и поря-док. Непредсказуемый, но надёжный. Вряд ли я почувствую себя с ним спокойно, но не заскучаю – это точно. А ещё – он романтик, Капитонов. Вот поверил в победу, надо же! Да не работала б Ларка Гольцман в счётной комиссии… Впрочем, Капитонову знать об этом вовсе не обязательно. Я обещала помочь, я помогла. Ларка не стерва, конечно, но придётся отблагодарить…»
Капитонов вышел из подъезда, плотнее запахнул куртку. «Так и не отремонтировал эту чёртову "молнию"!» Закурил.
Ночной город выглядел неуютно. Гулял по улицам ветер, пугали чёрные пасти подворотен, через один горели фонари.
Ноги принесли Вадика на центральную площадь, он оста-новился у подножия памятника.
Бронзовый Фома Степанов возвышался над площадью, но не нависал, а стоял подобно усталому воину, положив тяжёлую руку на изуродованную лопасть авиационного винта. Лётный шлем сбился к затылку, и опустился к груди подбородок. Глядя вниз и чуть в сторону, Степанов, казалось, спрашивал: «Как же так, Вадим? Почему такое со мной… с нами приключилось?..»
Капитонов пожал плечами.
– Нет у меня ответа. И вообще… Прости, брат!