«Лоскутное одеяло»

       ХII

     Горевать долго нельзя.  Надо шагать «в люди». Однако оказалось, что перед растерянной и испуганной советской комсомолкой не все дороги открыты. Новая дорога представлялась мне узкой, извилистой, изрытой глубокими ямами, ведущей неизвестно куда.  Светлое будущее не маячило даже на горизонте.   

      Моей маме, воспитанной революцией, войной и лозунгами сталинских пятилеток, объяснять мой провал на экзамене странным поведением преподавателей бесполезно. У мамы своё непоколебимое мнение: «К экзамену готовятся серьёзно. А у тебя ветер в голове. Мне никогда не нравилась эта твоя новая школа. Тебя там окончательно испортили непомерным восхищением. Вообразила себя крупным литератором. Надо быть скромной. Вот теперь пойдёшь работать и увидишь, что ты такая, как все».

      Но внезапно выяснилось, что в стране, где нет безработных и труд в почёте, найти работу совсем не так просто, как думала мама. Чтобы попасть куда-нибудь без специальности или образования, нужны были знакомства. У мамы таких не было.   В проектное бюро, где она уже более десяти лет трудилась, начальник кадров взять меня отказался. В советских учреждениях семейственность недопустима. Правда, работала мама всего лишь в отделе оформления, где, задыхаясь и кашляя, обрезала и складывала резко пахнущие аммиаком чертежи-синьки. Директор бюро, в недавнем прошлом   лояльный к мелким работникам, спорить с кадровиком не хотел. Мало ли чем может напакостить человек из Органов. Единственное место, куда меня могли взять без всяких препятствий, это консервный завод имени Ворошилова: перебирать и мыть овощи. Но этот вариант даже моей маме, страстно желавшей видеть меня в стройных рядах обычных граждан, показался чрезмерным. Столь близкое общение с пролетариатом в её планы как-то не вписывалось.   И тут абсолютно неожиданно дальняя родственница соседей, работающая в одном из одесских санаториев, сообщила, что ищет себе помощницу. Работа чистая, не тяжёлая – помогать с документами в отделе кадров. Меня немедленно познакомили с ней. На следующее утро я ехала по адресу, записанному на обрывке листика из школьной тетрадки, куда-то на другой конец географии, практически за город.  

    Санаторий располагался недалеко от моря.  Двухэтажные корпуса-коробки без каких-либо архитектурных излишеств, разбросанные среди большого довольно запущенного парка, казались неухоженными и заброшенными. Наверное, летом здесь неплохо.  Но осенним утром под хмурыми низкими облаками это выглядело мрачно и убого.

     После долгих блужданий и расспросов я всё-таки отыскала отдел кадров – тесную комнатушку, заставленную шкафами, плотно забитыми пыльными папками личных дел, скопившимися за десятилетия. Между шкафами глыбой застыл огромный железный сейф. Под окном теснились два небольших письменных стола. На оставшемся свободном кусочке еле помещалась палка-вешалка у самых дверей и дополнительный стул для редких посетителей.

     В этом же здании была огромная приёмная для приезжающих отдыхать и парикмахерская. Поэтому к запаху пыли добавлялся резкий запах лака, ацетона и прочей дешёвой парфюмерии.

     Моя коллега, дама выше среднего возраста, с полуседой косичкой, скрученной на макушке, уложила в ближайший к себе шкаф тоненькую папку с моими документами, как-то неодобрительно оглядев меня, кивнула на второй стол и стала объяснять мои обязанности.

     – Дела твоих людей лежат в сейфе. Каждое утро ты должна обойти места их работы и отметить в табеле их присутствие или отсутствие. А всё остальное тебе расскажет сотрудник милиции. Я уже ему сообщила о тебе.

     – А при чём тут милиция? – подумала я.

Но уточнять постеснялась, твёрдо помня последнее наставление мамы: «Постарайся не выглядеть полной дурой».

     В сейфе на верхней полке стоял ящик с трудовыми книжками, в который была тотчас же уложена и моя, только что заполненная. На нижней полке сиротливо лежали стопочкой несколько тонких папок. Больше там ничего не было.

     Сотрудник милиции явился минут через сорок после телефонного звонка, внимательно оглядел меня: платье, недавно перешитое из школьной формы, косу, оттягивающую голову, и. кажется, остался доволен. Сам он выглядел нестрого и не грозно. И даже милицейский мундир сидел на нём совершенно по-домашнему.

     – Зовут меня Павел Семёнович. Ну, дочка, идём сначала с твоими кадрами вживую знакомиться. Потом уже их дела посмотрим.