«Янтарная комната», роман

Всё казалось, что дождь уже прошёл. Шофёр выключал дворники, и тут же несколько капель вразнобой ударяли по стеклу – то справа, то слева, то в лоб. Будто старые приятели – те, которых ну никак нельзя было пригласить на свадьбу – из засады бросали в машину горсти мелких камешков. Вот-вот, сейчас, из-за угла донесётся их хохот и свист: "Толька! Толька!"

Дома, за столом, он почему-то стал чувствовать себя более скованно. Держался, как гость. Вежливо благодарил тех, кто подливал ему. Но Лена потихоньку дёргала его за пиджак, и, едва пригубив, Толик ставил рюмку на стол. Он был благодарен гостям, когда они кричали "Горько!" С восторженным ужасом отмечал, как за окнами темнеет, и изумлялся, глядя на свою невесту. Казалось, она ничего не боится. Казалось, это в институте её научили ничего не бояться и никогда не терять голову.

В общем, он был счастлив. Забыл даже о матче "Динамо" – "Торпедо", которого так долго ждал. И не понимал, почему мужчины, виновато улыбаясь, выбираются из-за стола и набиваются в комнату, в которой мать уже застелила только что купленный диван только что купленной постелью…

8

Если бы не этот дождь, Боря ушёл бы из дому. Сказал бы, что хочет пойти постоять возле парадного, – и подался бы к кому-нибудь из приятелей. Может, удалось бы отвлечься, хоть на время забыть.

Люди разошлись. В углу за ширмой спала на диване мама. Шаркала на кухне тётка. Кралась по коридору, потихоньку заглядывала, проверяла, как они. Спрашивала шёпотом: "Не хочешь чаю, Боренька?" Он мотал головой, не оборачиваясь. И она вздыхала тихо. Уходила по коридору. И такая горечь была в её шарканье!

Конечно же, тётка думала, что он плачет. И не оборачивается, чтобы она не увидела его слёз. Но он не плакал. Плакал он один раз. Когда отцу делали первую операцию. Сказал себе: если отец умрёт – выброшусь из окна. А когда заговорили о третьей операции, понял вдруг, что устал. И весь этот ужас ему не по силам, не по возрасту. Ему даже дышалось… не полностью – что-то не давало втянуть воздух до конца. Боря старался не приходить в больницу лишний раз. Отец так тяжело, так просительно смотрел ему в глаза! Всё казалось… он ждёт чего-то от Бори. А вдруг Боря принёс неведомое, чудодейственное лекарство? Или решил отдать ему половину собственной жизни...

Боря отводил глаза. Боялся, как бы отец не догадался, что он предал его. И ждёт – да, ждёт с нетерпением! – его смерти. Чтобы стало можно, наконец, дышать полной грудью, смеяться без угрызений совести. Без изумлённого, пресекающего взгляда матери.

И всё же умер отец как-то внезапно. Последние дни ему было вроде бы получше. И этот матч… он ведь собирался его смотреть… Ждал его, подсчитывал, сколько осталось дней.

То ли в верхней квартире, то ли в нижней очень громко включили телевизор. Порою Боря различал слова спортивного комментатора. Он злился на соседей: знают же, свиньи, что у людей горе! Могли бы сделать и потише. А вместе с тем он старался расслышать, какой там счёт. И кто забил мяч: "Торпедо" или "Динамо".

Отец лежал в морге три дня. Целых три дня! Боря был уверен, что на эти три дня жизнь должна остановиться. Но вышло всё наоборот. Хлопоты, хлопоты, с утра до ночи хлопоты... Хорошо хоть тётка приехала. Правда, она всё делала слишком уж активно, чуть ли не празднично. Рылась в отцовском шкафу, скрипела вешалками. Чистила костюм, гладила рубаху, подбирала галстук. Это было так дико! И почему-то казалось, что вещам – совсем новеньким, живым – страшно следовать за умершим отцом куда-то в землю.

Долго не могли найти какие-то важные бумаги… Куда-то бегали, чего-то добивались. Потом появились венки на лестничной клетке. В два ряда.

До самых похорон мать оставалась шумной и энергичной, пугающе румяной. Смотрела, правда, куда-то мимо. Не плакала.

Похороны... Всё получилось гораздо проще, чем Боря ожидал. Обыкновенная кучка земли, обыкновенная яма, неглубокая. А вот мать… Она вела себя так, будто только сейчас, когда накрыли крышкой и стали заколачивать оранжевый гроб, поняла, что отец действительно умер. И стала биться, стала рыдать как-то невозможно сильно и грозно. Проклиная мерзавцев, которые не давали отцу заниматься главным делом его жизни и своими кознями довели его – молодого! талантливого! – до смертельной болезни.

Её держали несколько человек. Пахло нашатырём. Все вокруг плакали, отчего Боря ужасно раздражался. Многим вовсе незачем было плакать, но им нравилось, что они плачут. А вот Боре заплакать не удавалось.

И ещё чёртов дождь! Тоже какой-то неправильный, скудный – похожий на фальшивые, с трудом выдавленные слёзы.

Так хотелось бы всё забыть: землю, дождь, твёрдый пластмассовый лоб, к которому пришлось прикоснуться губами! Это ощущение на губах никак не проходило. И страшно было, что оно останется навсегда.

Боря чувствовал на себе взгляды. Они мешали, от них делалось совсем тяжело. Кто-то сбоку шепнул: "Смотрите, как хорошо держится ребёнок!"

9

– До чего противный дождь!

– Ты не промокла?

– Да нет, сынок, под таким не промокнешь. Одна капля в минуту! Думаешь – он уже кончился, закрываешь зонтик, раз – и снова. Видишь, всё-таки влажный. Пожалуйста, отнеси в ванную.

Сергей раскрыл зонтик, задвинул его подальше, в угол.

– Представляешь, что я только что видела? – доносился из спальни звенящий юный голос матери. – Помнишь нашу бывшую участковую?

– Добрину?

– Ну да, ну да…

– Кстати, куда она делась?

– Перешла в больницу. Она же вообще-то хирург-отоларинголог. Между прочим, к ней очень трудно попасть.

По колебаниям голоса матери Серёжа слышал, как она стаскивает платье, завязывает на спине поясок халата, стоя скатывает чулки…