«Янтарная комната», роман

Именно Надыр посоветовал Сашеньке не дрожать над каждым кусочком янтаря, а смело его резать и дробить. И тут же сам вышел на лестничную клетку и разбил молотком несколько кусков – тех, которым Сашенька не находила применения. "И почему я сама не додумалась до такого!" – удивлялась она, двигая осколки по листу бумаги. Видно было, как новые идеи накатывают на неё одна за другой.

Сергей и сам много раз пытался пристрастить Сашеньку к рисованию. Но краски и карандаши не волновали её. Ей нравился МАТЕРИАЛ, нравились образы, которые он ей своевольно навязывал. Нравились случайные удачи.

В этом во всём Сергей ничем не мог ей помочь. Он был как раз из тех мужчин, которых Рита называла безрукими. Кстати, она и себя считала безрукой. А Сашенька, несомненно, пошла в отца. У Аркадия в руках каждая палка, каждая железка мгновенно обретала смысл и место. Ему всегда было интереснее что-нибудь смастерить, чем купить в магазине. У него, например, вполне хватило бы денег на "Москвич" – уж, во всяком случае, подержанный, – но он из какого-то списанного мусора, из самодельных деталей умудрился собрать отличный маленький автобус, на котором и разъезжали всей семьёй – да ещё с друзьями – по пикникам, по гостям…

Надыр был такой же. Автобуса он, пожалуй, и не собрал бы – но саклю в горах построил собственными руками. Весь их курс гордился этой саклей чрезвычайно, почти все там перебывали за четыре года. О козах и об огороде Надыра по институту ходили легенды.

Мрачный, молчаливый Надыр, с чёрной гривой, зачёсанной назад, с испанскими усами и бородкой, большой, толстый, спокойно ступающий по земле тяжёлыми твёрдыми ногами, – перед Сашенькой как бы… слабел. Его печальные глаза провожали каждый Сашенькин шаг, каждое движение. Казалось, он примеривает её хрупкую фигурку и смело развёрнутые плечики – к своей сакле, к своим козам, к своим старым родителям. И – сдаётся без борьбы, сознавая полную несовместимость. Смотреть на него было неловко. Будто он случайно оставил незапертой душу – как случайно оставляют незапертой дверь, за которой происходит нечто, чего посторонним видеть не следовало бы. Даже мать Сергея подосадовала однажды: "Хоть бы ты увёз его скорее! Это же ни на что не похоже!" И отец поддакнул ей с угрюмым неудовольствием.

Вид его можно было истолковать и так: вот, мол, сын-дурак привёз друга, а тот отбивает у него девушку. Но ничего подобного отец не говорил. Раньше – конечно же, сказал бы. Ещё бы и отругал. А теперь – молчал. Но – очевидно, для очистки совести – изображал неодобрение. "Моё мнение, моё отношение ко всему этому делу тебе известно. Но вмешиваться я не буду. Жизнь твоя – и решать тебе".

Матери было проще. Она и прежде не относилась серьёзно ко всем мужниным клятвам, обещаниям и прочей детдомовской романтике. А теперь вела себя так, словно и вовсе не слыхала никаких таких разговоров, никаких клятв. О Сашенькиной болезни ничего не говорилось. Это была данность, которая делала некоторые вещи совершенно невозможными.

Но именно циничная практичность матери, а ещё больше – тайное предательство отца заводили Сергея, подталкивали его к Сашеньке сильнее, чем безнадёжная влюблённость Надыра или эпистолярные ухаживания интеллектуала Дмитрия, нереального, как книжный герой. Сергею буквально так и представлялось: вот Дмитрий распахивает изнутри обложку и переступает нижнее поле страницы… вот спрыгивает с киноэкрана на пол со своей гитарой и зачитанным томом Экзюпери... Сергей знал о том, что Дмитрий приезжал к Сашеньке. То есть не совсем к Сашеньке – к каким-то дальним родственникам. Но каждый день бегал к ней в больницу (как раз тогда у неё случилось первое обострение). Его вспоминали с симпатией и благодарностью – все, кроме отца Сергея.

Сергей даже встретился с Дмитрием – правда, мельком, на Белорусском вокзале. Они не узнали друг друга. И Дмитрий прошёл было мимо его купе, а потом вернулся и отдал ему небольшую посылку. Судя по весу – книги. Отдельно он вручил Сергею пакет с лекарством, которое с большим трудом раздобыла его высокопоставленная тётка.

Сергею показалось: Дмитрий как-то слишком спокойно передал ему лекарство. Не заметно было ни гордости, ни радостного возбуждения. Достал – и достал. И сделал это походя, не выделяя данное событие среди прочих событий.

До отхода поезда они немного поговорили, Дмитрий рассказал, как отец Сергея в доме Гройсманов оттащил его на кухню и там сделал выговор. "Ты если хочешь жениться – женись. А голову такой девочке морочить – нельзя. Запомни. А то со мной будешь иметь дело!"

Дмитрий смеялся. Похоже, он уже не раз повторял эту историю. Так рассказывают удачный анекдот.

Ночью Сергею не спалось. И он всё думал, думал… Искал – и не находил в рассказе Дмитрия ничего смешного.

14

То, что произошло, – произошло. Промелькнуло и забылось – как забывались мелкие эпизоды раздольной и свободной жизни в общежитии. Все эти шутки, розыгрыши, верёвки под простынями, поливания из чайника, грузинский юмор, армянский юмор, украинские песни, молдавское вино, скоропалительные романы, гриппозная сумятица новогодней ночи, шампанское, термометр, чья-то рука на лбу, чьи-то губы. Утром он не мог вспомнить, кто это был. Не то Жанна, не то Маша… Оказалось – Надя с третьего курса. Он догадался по её поведению – кстати, вовсе не навязчивому.

Уже в поезде Сергей почти забыл о Наде. Если бы кто-то спросил, он не смог бы ответить, какого цвета у неё глаза и волосы. Помнил, что спина вроде бы длинновата. И лицо немного… пригородно-простое. Лучше запомнились бархатные брюки и ожерелье из бельевых веревок. Это, пожалуй, было в ней самое интересное – верёвки.