«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

Новое назначение красный командир Фома Степанов при-нял с выработанным армейским безразличием – в Крым, так в Крым. Гражданская война близилась к завершению, молодая Советская Россия, ещё не изжив мечты о мировой революции, начинала уставать от пролитой крови, грезя светлым и, каза-лось, быстро достижимым благоденствием.
В командировку Степанов ехал с лёгким сердцем. Встре-тить новую эру в Крыму, эру всеобщего счастья и мирного туда – какая перспектива могла выглядеть заманчивей? Говорил, правда, Фрунзе, что Крым отстал на три года, что его ещё нужно подтягивать до уровня всероссийских преобразований, – ну, да мало ли кто что говорит? Наступило время безответственной риторики и широты взглядов. Свобода!
В Москве Фому вызвали в ЦК РКП(б), на Воздвиженку, 5. Обойдя три этажа, не без труда нашёл он нужный отдел и ока-зался перед столом чиновника с невыразительной внешностью и незапоминающейся фамилией. Машинально кивал, слушая перечисление своих заслуг перед партией, легко угадывая в потоке дифирамбов им, Степановым, недовольство.
Фома давно смирился со своей «неполноценностью». Прожив три года в городах Западной Европы и общаясь, в ос-новном, с профессиональными революционерами, в какой-то миг Степанов понял, что никогда не сможет считать этих людей по-настоящему близкими. Он остался равнодушен к их беско-нечным дискуссиям с заумными формулировками, цитатами из работ теоретиков и тщетой прийти к простому и понятному всем решению. Однажды в Цюрихе, на каком-то тайном собрании, он наконец увидел Ленина. Раньше, слушая восторженные рассказы Симона, Фома представлял себе крупного, красивого и осанистого человека со спокойной уверенностью воина и лаконичной речью мудреца. Оказался же Ильич низкорослым и лишённым элементарного обаяния мужчиной, с не по возрасту расползшейся плешью, картавой скороговоркой и постоянной готовностью к скандалу. «Дядя Жора, шпрехшталмейстер наш, посолиднее выглядел. А тут… Не комильфо, короче», – при-помнил Степанов слышанное от Полосухина словечко и подой-ти к Ленину для личного знакомства не воодушевился. Он от-кровенно скучал на курсах политэкономии, куда уговорили его записаться товарищи, изнывал от неприятия происходящего на партийных конференциях, делался косноязычным, когда прихо-дилось выступать на митингах.
В Россию, в Петроград, Фома вернулся в ноябре семна-дцатого года. Попал в группу контроля над подполковником Муравьёвым. В апреле 1918-го получил назначение в РККА, в сабельный эскадрон кавалерийского полка, комиссаром. Преодолев первый страх и растерянность, освоился под артиллерийским огнём, в яростных атаках конницы и зарекомендовал себя толковым командиром. Перевода в командный состав пришлось добиваться – Степанов так и не почувствовал себя уверенно на комиссарском поприще. Воевал под Царицыном, в составе Первой конной армии Будённого участвовал в рейде на Замостье. Командовал бригадой, исполнял обязанности командира полка…
И вот теперь этот безликий аппаратчик ЦК говорит, что Степанову «повезло» и направляется он в Крым, в помощь сек-ретарю Крымского ревкома товарищу Акулову.
Фома давно научился скрывать удивление. Кивнул, полу-чил документы и ордер в кассу на денежное довольствие. Во-прос чиновника остановил его на выходе из кабинета:
– Простите, а это правда… – Фома обернулся. – …правда, что вы… как бы это сказать… близко знакомы с товарищем Сталиным?
– С девятьсот двенадцатого, – бросил Степанов и закрыл за собой дверь.