«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

Бешуй, татарское село на сто дворов, приютился в котло-вине у подножия Курюч-Су. Отряды бело-зелёных если и не внушали к себе симпатий у жителей посёлка, то существовали здесь без особых проблем, пока молодая республика не вспомнила о взорванных красными партизанами бешуйских угольных копях. С возобновлением добычи угля началось строительство узкоколейки к станции Сюрень, а вместе со специалистами и рабочими в Бешуе появились красноармейцы.
«Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться», – говорим мы, имея стойкое подозре-ние, что мысль эта впервые пришла в голову всё-таки не нам. Во всяком случае, появление в живописном предгорье отряда Фомы Степанова удивления у местных жителей не вызвало.
Акулов не соврал – бойцы в отряде подобрались стреля-ные, неробкие и расторопные в бою. Степанов быстро выделил из них двух-трёх, на которых мог не только положиться в труд-ную минуту, но и посоветоваться. Один из них, Гаян Сабанов, оказался уроженцем здешних мест, вернувшимся домой с опы-том трёх войн и непоколебимой уверенностью в своей револю-ционной правоте. Никто лучше Сабанова не мог провести отряд по горным тропам, никто быстрее него не находил общий язык с местными крестьянами, легко переходя на нужный диалект. Довольно быстро у Сабанова появились осведомители. На рас-спросы командира об источниках информации Гаян отвечал уклончиво, но нужные сведения поставлял вовремя. «Поди раз-берись, что там делается, в этой татарской голове? – размыш-лял Степанов. – Агентов своих скрывает, но… не подводил по-ка. Ладно, посмотрим».
Степанов побеспокоился о взаимодействии со смежника-ми – съездил в Бахчисарай, в местную ЧК.
Начальник отдела товарищ Моськин широко распахнул дверь.
– Проходи, комбриг, проходи! Заждались.
В комнате Моськин находился не один – молодой чекист, сидящий у окна, любовно протирал тряпочкой детали разобран-ного маузера.
– Знакомься, Степанов. Наш гость из симферопольской чрезвычайки. Папанин Иван. Вот сушим мозги, как нам прищу-чить Захарченко.
Три головы склонились над картой-трёхвёрсткой…
– Так что не ссы, комбриг. По слухам, у Захарченко чело-век с полтыщи, по нашим данным – около восьмидесяти. Помо-жем, если что, – весело подвёл итог переговорам Моськин. – Поехали, покажу выезд на короткую дорогу к Бешую. Иван, ос-танься, я скоро.
Они ехали верхом по узким улочкам городка. Через высо-кие заборы свисали ветки фруктовых деревьев в осыпающемся цвету, виднелись сложенные из песчаника дома под черепичными крышами. Чекист по пути не закрывал рта.
– …Вошли мы в этот раз без боёв почти. Солдатиков встречных так даже и не трогали. Раздели, пинка под зад, и пусть гуляет, голяком. Ну, а офицерьё, тех как положено – в кювет. Так они и лежали тут… А сейчас у нас тишина и порядок. Музей недавно открыли даже. Выбьем бандитов с гор и заживём.
Выехали за город. Фома увидел большую поляну, обне-сённую столбами с рядами колючей проволоки. За ограждением стояли и сидели на земле люди. Много людей, измождённых, голых и едва одетых в лохмотья и окровавленные тряпки, серых. По эту сторону «колючки» расхаживало несколько красноармейцев.
– А это что?
– Так это ж концлагерь, комбриг. Врангелевцы, махнов-цы… Те, что пришли регистрироваться. Теперь ждут… – Мось-кин коротко хохотнул, – …отправки на север.
«Снова – отправка на север. И снова смех этот непонят-ный, блядский», – припомнил Степанов разговор в областном ревкоме и спросил:
– А на солнце зачем держите? Вон же, вижу, барак.
– Вши. Тифозных много, пусть прожарятся. В барак на ночь пускаем.
– Ну а если в баню сводить?
– Может, их ещё к морю вывезти, на пляж? – развеселился Моськин. – Не переживай, комбриг! Устроим им баню. Отмоем… добела. Вот, смотри, дорога. За скалой налево, так и допетляешь на Бешуй.
Фома поехал вперёд не оглядываясь. Четверо всадников его охранения нагнали командира.

Степанов забыл о концлагере не позднее, чем тот скрылся из видимости. Там, за «колючкой», находились поверженные враги, отработанный материал. Жалеть их нельзя. Фома рассмеялся бы сейчас, если бы вспомнил себя, задающего Симону вопрос: неужели придётся стрелять в людей? За годы войны сознание выработало защитные условности, окрепшие и переросшие в убеждения. В непобеждённого врага нужно стрелять! Враг – не человек из мяса и крови, который чувствует боль, любит мурлыкать оперетки Кальмана и заплетать косички своей рыжей дочурке. Враг – это… враг! В него нужно стрелять! Если нечем стрелять, руби саблей! Нет сабли – рви зубами! Враг должен умереть, это – закон войны. А законы существуют не для того, чтобы в них сомневаться. Их нужно выполнять, не прислушиваясь к сердечным трепыханиям. Мы ещё дадим ему волю, сердцу. Позже, когда победим. А пока – стрелять!..