«Янтарная комната», роман

Кажется, именно после того лета бабушка окончательно забрала его к себе и для закрепления нового порядка на год раньше отдала в школу. И это в самом деле оказалось… не то чтобы хорошо – но лучше. Может, именно оттого, что все жили врозь. Телеграммы, письма, переговорные пункты. Через толстое стекло Серёже было слышно, как бабушка кричит: "Ты бы оставил её в покое, Костя! Пока ты молодой, пока она молодая. Устроите ещё свою жизнь оба, найдёте пару по себе..." А в другой раз она кричала: "Смотри, Зоя, дофыркаешься, доиграешься! Он-то себе найдёт новую, и помоложе, а вот тебя с ребёнком вряд ли выхватят! Да ещё с таким характером! Это на тебя на замужнюю заглядываются. А замуж взять – сильно подумают. Чего тебе не хватает? Здоровый парень, любит тебя, зарплата большая, квартиру обещают… Смотри, чтобы вы из-за твоих фокусов без угла не остались!"

Когда мама приехала за Серёжей, был март. Скучный, недобрый. Уезжать не хотелось. Не хотелось оставлять бабушку, расставаться со школой, с учительницей, с ребятами. Хотя настоящих друзей Серёжа так и не завёл. Может, потому, что был младшим в классе.

Будущее не обещало ничего хорошего. Мать снова плакала, жаловалась. В том числе и на квартиру, на сквозняки и унылый вид из окон, на весь этот Серый дом, мрачный и холодный, как тюрьма. Да и вообще на весь город. Бабушка стала кричать на неё, ногами затопала: "Да ты сама хоть понимаешь, чего ты хочешь?! Я никого не знаю, кто получил бы такие две комнаты со всеми удобствами! Ну, может, какой-нибудь профессор! Неблагодарная ты, Зоя, вот что я тебе скажу! Тебе всё не так! Подумаешь, "шумно"! А на кухне, где пятеро соседей, не шумно? Темно тебе! Сыро тебе! Ну ясное дело – сыро, если дом достраивали зимой! Рыбой тебе воняет! А у нас тут свежую рыбу только по блату достанешь! Вот моё последнее слово: теперь у тебя есть свой дом, и ко мне больше не перебегай! Дай мне покой хоть на старости лет!" Мать до того обиделась, что увезла Серёжу в тот же вечер, даже личное дело из школы не забрала.

Серёже квартира понравилась, хотя и странно было, почему комнаты такие маленькие, а ванная и коридор просторные – хоть на велосипеде катайся. Комнаты, несмотря на огромные красивые окна, действительно выглядели слегка темноватыми. Из "столовой" была видна длинная широкая улица, в самом деле шумная. Но Серёже, выросшему на окраине города, это нравилось. Он подолгу смотрел в окно, как смотрят кино. Подсчитывал, сколько проезжает автобусов жёлто-красных, сколько – жёлто-синих. Его забавляло громыхание грузовиков и гудки машин. Он наблюдал за тем, как люди переходят улицу, как в булочный магазин напротив заносят широкие лотки, аккуратно уставленные хлебом, и длинные корзины с булками и бубликами.

С третьего этажа было видно далеко. Там, где-то в самом конце, за домами, за деревьями воздух сгущался в дымку. Казалось, там начинается море. Но Серёжа, конечно, знал, что море находится с другой стороны.

Однажды он увидел чайку. Она летела довольно низко, прямо за автобусом. Чайка редко помахивала крыльями и поглядывала по сторонам – будто читала номера домов. Серёжа обрадовался, как маленький, и поспешил сообщить матери о необыкновенном происшествии. Но мама не удивилась и сказала, что чаек в городе полно, что они роются на мусорниках и разносят заразу. Голос у мамы раздражённо звенел. Казалось, она невзлюбила этих чаек так же, как новую квартиру.

Из комнаты, которую называли Серёжиной, был виден просторный двор и множество окон стоящего напротив дома. И не осталось уже ни одного окна, на котором не висела бы кружевная занавеска. На некоторых подоконниках стояли цветы. От нечего делать Серёжа разглядывал окна в бинокль. По вечерам, когда загорался свет, в комнатах можно было разглядеть мебель, ковры, картины на стенах. Двигались по своим делам люди. Хлопотливая женская фигурка в пёстром халатике появлялась то в одном, то в другом, то в третьем окне. Видно, носила что-то из комнаты в кухню. Из яркого света – в тусклый, и назад… Казалось, там, в чужих квартирах, не только светлее, но и теплее. Проще. Правильнее.

Мама обживаться не спешила. Даже занавески, подаренные бабушкой, не повесила. Мебель и нераспакованные вещи стояли под стенами, где попало, хотя грузчики предлагали маме расставить всё по местам. Серёжа вполне понимал ход её мысли. Пусть всё вот так и будет – до возвращения отца. Пусть увидит, пусть прочувствует, каково ей пришлось одной в этой сырости, в беспорядке, с больным ребёнком!

Мама лечила Серёжу с утра до ночи. Расплакалась, когда докторша обнаружила, что воспаление перешло на уши. Но в каждом мамином действии, в каждом её слове Серёже мерещился остренький привкус злорадства.

На самом деле Серёжа простудился вовсе не в "холодной квартире". Горло у него болело уже в поезде. Проснувшись утром, он обнаружил, что не может глотать, но маме не сказал, побоялся. Только пил горячий коричневый чай стакан за стаканом. И потом тоже помалкивал, не спорил. Сырость – так сырость. Он видел то, о чём не догадывалась бабушка – тем более мама.