«Янтарная комната», роман

Он не узнает её голос. В нём появился новый оттенок… Странное возбуждение. Нечто происходит. Нечто происходит...

– И много вас?

– Да нет! Серёж, ей-богу, приходи. Даже если у тебя и вправду болит горло. Оденься потеплее и быстренько перебеги. Мы напоим тебя водкой с малиной. Да, вот и мама говорит, что у нас есть календула. Вылечим в два счёта!

Конечно, этот звонок, этот разговор – не просто так. Ей нужно оторваться от чего-то. Собраться с мыслями. Может быть, кому-то нечто продемонстрировать. Припугнуть. Предостеречь. Обмануть.

Серёжа напрягает воображение, пытается представить себе таинственного "некто". Сейчас он, конечно, насторожённо прислушивается к их разговору, к ласковому звучанию Сашиного голоса. Что ж, он ведь ещё не знает, как Сашенька может убежать, скрыться от всех, не сходя с места, без всяких звонков.

– Ты температуру измерил?

– Не хочу мерить. По-моему, нормальная. Я лучше завтра к тебе зайду, если не разболеюсь.

– Ну, хорошо. Тогда мы ждём тебя завтра с утра. Не сядем завтракать, пока ты не придёшь.

Она говорит чуть по-другому, по-другому строит фразы. Он слышит в её интонациях… испуганное кокетство. Вот встать сейчас, пойти туда и увидеть своими глазами странную их компанию. Прие?зжая искусствоведка. С мужем и с сопровождающим лицом. Несколько часов назад Саша говорила об этом визите с явной досадой. Чувствовалось, что ей совсем не хочется чужих людей. Да она, собственно, прямо и сказала: "Мне сейчас никого не хочется. Но отказать Мире Моисеевне я не могла". Ну да, ещё бы! Отказать Мире Моисеевне… У кого хватит хладнокровия на такой поступок! Вот тогда Сашенька звала его искренне, звала на помощь, не знала, что делать с непрошеными гостями.

Мира Моисеевна… Столько лет ничего не слышали о ней! А впрочем, Юлька ведь ещё совсем недавно ходила в детскую поликлинику. Может, Рита и сейчас водит её туда на консультации. И тогда нет ничего удивительного в том, что Мира Моисеевна вдруг звонит Гройсманам и просит показать их "заморские сокровища" своей племяннице – "сотруднице Эрмитажа"! Причём та ещё и с мужем. А дорогу им покажет сын Миры Моисеевны. Тоже, очевидно, интересуется антиквариатом…

Сергей взял с вешалки шапку, бросил на шею шарф, потянулся за курткой. Снял шарф, снял шапку. В чём, собственно, дело? Он ревнует? С какой стати, с каких пор? С какой стати – непонятно, но с давних пор.

1

Он стал ревновать с того дня, когда увидел её сверху, из окна, столкнулся со странными глазами, что-то различающими вдали. Она взглянула на него уверенно, почти равнодушно. Так смотрят на нечто, безусловно принадлежащее тебе. Он до сих пор помнит, как у него тогда бултыхнулось сердце. И мелькнула, обжигая, мысль: оказывается, это не шутки, оказывается, это всерьёз. Серёжа будто согнулся тогда под внезапным грузом недетской ответственности. Он влюбился сразу и очень серьёзно – в розовое пальто, в длинные косички, в странные глаза, в срывающийся по-птичьи голосок. И не было в его любви ни лёгкости, ни радости.

В тот же вечер к ним забежала Рита. Принесла в коробке половину большого пирога и какие-то капли в бутылочке. Мама так растерялась… Даже не позвала её в комнату. И Рита, стоя на пороге, объяснила, что нужно делать с каплями: "Сегодня же на ночь закапай, сверху ватку, потом компрессную бумагу, а потом обмотай тёплым шарфиком". Рассказывая, Рита посматривала на Серёжу и подмигивала ему – будто они, хорошо знакомые, должны для чего-то поиграть в "незнакомство".

Мама поблагодарила, но капли Ритины капать ему не стала. А пирог они съели. Бабушка пекла такой же, но этот был чуть грубее, толще. Серёжа ел и ужасно боялся, как бы мама не стала критиковать Ритин пирог. Но мама ничего не говорила и вообще вела себя так, словно не произошло ничего особенного.

На следующий день Серёжа выпросил у матери коробку от духов "Белая сирень". Ещё в первом, во втором классе он очень любил такие коробки и флакончики. Ждал с нетерпением, когда духи закончатся, и даже понемножку отливал их в раковину. Со временем у него набралось много такого добра. И непонятно было, что с ним делать. В конце концов он подарил свою коллекцию внучке бабушкиной подруги. Та ужасно обрадовалась! А теперь он корил себя за поспешность. И флакончики, и разноцветные коробочки, дышащие свежестью и тайной, с прозрачным полумраком по углам, с ленточкой, не дающей крышке откинуться назад, с дном, выстланным немнущимся блестящим шёлком, с ямочкой, куда так аккуратно укладывался флакон, – всё это следовало сохранить для неё, для Сашеньки. Но делать было нечего.

"Белую сирень" матери только-только подарили. На Восьмое марта. И он стал клянчить коробочку. Коробочка стояла на пианино, рядом с запылившимся букетиком вербы, и маме не хотелось её отдавать. Она уверяла, что без коробочки духи быстрее выдохнутся. А потом вдруг отдала, но стала выспрашивать, зачем коробочка нужна Серёже…

Может быть, из-за её въедливых расспросов Серёжа долго не отдавал коробочку Сашеньке: хорошо представлял себе и мамину усмешку, и папину одобрительную улыбку с пивной слезинкой. Для отвода глаз сунул в коробочку перочинный нож и несколько значков. Когда матери не было дома, доставал её, приоткрывал. Слабенько пахло духами, шёлком, кисловатым клеем. Серёжа представлял себе, что это – внутренность персидского шатра. А он, печальный, как Синдбад-мореход из фильма, смотрит на свою заколдованную невесту. Та, киношная, сидела на бортике тарелки и катала ногой вишенку, а его, Серёжина, – пристраивалась насторожённо, бочком на белый шёлк, отливающий сиреневым, и пальтишко её было совсем маленькое! И туфельки были крошечные, и банты.

Он знал, что скоро выздоровеет и должен будет каждый день проходить по этому двору. Встречаться с ней, как-то себя вести. А вот как? Серёжа очень боялся поступить стыдно и неправильно.