«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Вдруг из-за куста высовывается маленькая мордочка ежика, вдруг хвост ящерицы, едва мелькнув, исчезает в траве, а скрывающаяся под листом божья коровка открывает зрителю только три свои черные точки из семи. 

В августе они уже путешествовали по донецким краям. Хомутовская степь. Каменные могилы. Это было почти рядом с домом, в каких-нибудь ста километрах от него. Для счастья у Павла было все: степные пейзажи, палящее солнце и поющая Флейта.      

Он обожал музыку ее тела. Этот контурный звук — без мякоти, без плоти. Он не писал ее лица, но она всегда присутствовала в его картинах. Рука ее в виде луча, волосы пшеничной копной  — летящая над полями Фея. Это была она — его Муза. Но Муза до сих пор была школьницей. Ей оставалось учиться еще целых два года. Первое сентября. Точка невозврата к свободе. Хочешь не хочешь, а придется согласиться с навязанным тебе ритмом, с заданной непонятно кем программой жизни. 

По возвращении в город ничего не изменилось. Просто Павел чаще стал смотреть на часы. Но счастливые, как известно, часов не наблюдают. Выходит, кусочек счастья судьба у него таки откусила, но это если и огорчило Павла, то совсем чуть-чуть. Как алхимик, он принялся потихоньку наращивать недостающее ему вещество. Вдохновение не покидало его. «Расти, моя любовь, расти до облаков, только не улетай, — шептал сам себе, — только звучи во мне этой таинственной мелодией, расширяющей сердце и поднимающей над землей».

Его родительская квартира превратилась в мастерскую. Жил он в основном в спальне и кухне. Сюда часто приходила Флейта, иногда она приносила свои вещи, часть из которых забывала или оставляла специально, трудно сказать. Но они не мешали Павлу. Мама и отчим в это время обживали Америку. Уехали три года назад, оставив его на попечение бабушки. Ждали, вот окончит школу, можно сразу будет забрать его в Нью-Йорк. Павел школу окончил, но уезжать отказался. А когда бабушка поехала в деревню досматривать свою старшую сестру, мама не на шутку заволновалась. Как там ее маленький мальчик, один, без присмотра?

Она, конечно, очень удивится, когда приедет за ним в Украину, когда он выйдет ей навстречу, длинный, худой, когда она потянется к его шее. «Боже, Пашка, как ты вырос… ой, у тебя кадык… как мне тебя не хватает, сынок...» А то, что он не захочет в Америку, не просто удивит ее, а потрясет. Как такое вообще может быть… Многие мальчишки и девчонки сейчас хотели бы получить такой подарок. Они покоряли эту самую Америку в своих мечтах неоднократно. Отказаться от такой перспективы…

Мама плакала… Каждый день встречала Флейту со школы и умоляла повлиять на него, обещала забрать и ее с собой. Но Павел своего решения не изменил. В дискуссии не вступал, молчал, смотрел на мать, не мигая, своими огромными синими глазами. Он был добрым человеком, но жалости не испытывал. Вернее, слово жалость он к людям не применял. Животных жалел, да. А люди… люди — разумные существа. Им можно помогать, но жалеть… Женские слезы его вообще раздражали, даже если они и материнские. Еще он не понимал, почему, чтоб утешить мать, ему нужно развернуть на сто восемьдесят градусов свою судьбу. Здесь, в родном городе, он ощущал себя свободным, а там, в свободной Америке, он непременно попадет в зависимость и потеряет себя навсегда. В этом он почему-то не сомневался.

Но независимость независимостью, а от родительских денег отказаться не смог. Время от времени получал переводы, которые почти все тратил на холсты и краски. Купить хорошие краски в то время было непросто, приходилось заказывать их в Ленинграде.

Работу не искал, ему даже в голову не приходило такое. Он и так был занят. Как-то само собой случилось, что одноклассники показали рисунки Павла директору кинотеатра, и тот пригласил его к себе художником, писать афиши. Неожиданно для самого себя Павел согласился. Эта работа не была постоянной, не отнимала много времени и поначалу даже радовала, подарив возможность бесплатно смотреть кино. И он пользовался этой возможностью, как только мог, и не только сам. Митя и Флейта также были допущены в узкие коридоры широкого проката.

В одной из дальних комнат на втором этаже был видеомагнитофон, и то, что не попадало на большие экраны или попадало туда с большим опозданием, можно было увидеть здесь, за таинственной дверью. Это было фестивальное, культовое, авторское кино. Оно привлекало своей необычностью, смелостью. Он смотрел все — Феллини, Бергмана, Тарковского, Параджанова. Тогда его мучил вопрос: «Можно ли ради себя, искусства или идеи жертвовать близкими людьми?»

Засыпая под утро, он часто видел один и тот же сон: река, тонет человек, а он стоит на берегу и наблюдает. Потом вдруг понимает, что этот человек ему родной, но он даже не пытается его спасти. Наконец, осознает, что тонущий — это он сам…
 

Когда последний звонок отзвенел и для Флейты, они с Павлом стали жить вместе.