«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

— Митенька, знаешь, жизнь ведь это что-то другое, это не то, что у меня. Пашка, конечно, талант, никто с этим не спорит, никто ведь не просит его  зарывать свой талант в землю, но и самому зарываться в свой талант тоже нельзя — закапываться в него с головой, как в землянку, и даже не отвечать на наши с сыном позывные. Ты пойми, Коля нуждается в здоровой пище, он постоянно болеет. Что делать, Митя?

Митя смотрел с восторгом на свою Флейту. Он налил ей и себе еще по одной рюмке и стал читать Блока. Свои стихи он давно перестал читать, хотя писать не бросил. 

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

— Ты же понимаешь, Митя, что безвыходных положений нет даже для художника. Ведь Господь, забрав у нас империю, дал нам свободу. У художника столько сейчас возможностей. Хочешь — сиди на бульваре, пиши портреты, хочешь — оформляй кафе, хочешь — книги. Выбор огромный.

— Милая моя Флейта, — Митя выдержал продолжительную паузу. Лицо его из румяного стало бледным, а голос резким. Прямо тебе медиум. — Пойми, выбор вне нас. Нам только кажется, что мы делаем его сами. Выбираем не мы, выбирают нас. Павла выбрали для особой миссии, и он не может противиться ей.

Флейте даже показалось, что у Мити по одной щеке потекла слеза, будто он огорчался, что ему достался более простой путь. Но тут он резко засмеялся и обнял Флейту.

— Я это понял в тот самый момент, как познакомился с ним. Это читалось в его глазах.

— Митенька, но ты же смог. У тебя есть еда, деньги, работа.

— Бедная моя Флейта, в твоих глазах отражается мое невозможное счастье. Но ты смотришь не в меня, дорогая, а в себя. Ничего я не смог. Топчусь по миру там, где уже протоптано, ловлю пойманных птиц, слушаю их невольничье пение. Павел совсем другое дело.

Тут кровь снова ударила ему в щеки, возвратила тембр, но он больше ничего не сказал, только протяжно выдохнул: «Эх…» 

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

Терпкое вино в виде коньяка, наконец, пронзило их, и они уснули.

В его доме часто бывали женщины. Но они не оставляли следов в его сердце, а следы их присутствия в доме Митя тщательно вычищал. Ни одна из них не задерживалась более чем на одну-две ночи, и попытки забыть в ванной зубную щетку или помаду никому из них не приносили успеха.

Однажды Флейте даже посчастливилось познакомиться с одной из них. После очередного приступа одиночества, несмотря на позднее время, Флейта, нарочито хлопнув дверью, поехала к Мите. Жили они в разных районах, но не так и далеко друг от друга. Она не предупреждала о своем приезде. А зачем? Разве Митя мог не ждать ее? Разве у него в доме глубокой ночью могли быть посторонние? Разумеется, нет.

Звонила не отрываясь. Еще немного, и каблуками в дверь бить начала бы. Никто не открывал. Собралась уже уходить. И тут, как в сказке, дверь отворилась, и на пороге появился слегка растерянный Митя.

— Ты чего, спишь?

Митя не знал что ответить. По глазам Флейты было видно, что она не допускает мысли о присутствии женщины в его квартире. И эти глаза, в который раз, втянули его в авантюру. Погрузившись в них, он сам поверил в то, что ни в доме, ни тем более в постели у него не может быть никакой женщины вообще. Он забыл о той, другой, просто зачеркнул ее в одно мгновение.

— Да вот, прилег отдохнуть и задремал. Проходи. Хочешь выпить? 

— Хочу.

И они уселись на кухне, как всегда, друг против друга.

— Что-нибудь случилось?

— Господи, Митя, ну что может случиться? Что может со мной случиться, брат?..