«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

Немецкая фирма «Сименс и Гальске» в России обрела из-вестность в середине XIX века, после разрыва англо-российских отношений. Внедрилась довольно легко, как удаётся это в наших краях всякой иностранной фирме. В течение двух лет Карл Сименс прокладывал телеграфные линии по маршрутам Петербург – Москва – Крым, Москва – Киев – Одесса, обеспечивал связь с Севастополем, Финляндией, Варшавой, Ригой, Таллинном и Западной Европой. Общая протяжённость линий составила девять тысяч километров.
Разумеется, практичные немцы быстро сообразили, что возить исходные материалы из Германии накладно, и на Коже-венной линии Васильевского острова, в Санкт-Петербурге, поя-вился кабельный завод. Годом спустя – завод по производству многопрофильного электрооборудования. Прокладкой теле-графных линий фирма, впрочем, не ограничивалась. Купив у Томаса Эдисона патент на производство ламп накаливания, компания «Сименс и Гальске» осветила Невский проспект и Зимний дворец, начала принимать частные заказы.
Леонид Борисович Красин всю свою жизнь посвятил элек-тротехнике и революционной борьбе, совмещая деятельности и добиваясь заметных успехов на том и другом поприще. Во вся-ком случае, деньги, поступившие от экспроприаций, хранил в сейфе правления компании «Сименс и Гальске». На работу в берлинскую фирму поступил после ареста и скорого освобож-дения в Финляндии, поняв, что жить в Российской империи и оставаться на свободе возможным уже не представляется. По-ступил, предъявив диплом Харьковского политеха, а в послуж-ном списке уже числились: строительство электростанции в Баку (там же – устройство подпольной типографии «Нина»), электрификация мануфактур Саввы Морозова и другие трудовые подвиги во славу отечественной электротехники. Хотелось бы упомянуть и об изготовлении бомбы для покушения на председателя Совмина Петра Столыпина, но, кажется нам, эту заслугу Леонид Борисович при поступлении на работу не афишировал.
Карьера складывалась блестяще. В 1911 году Красина назначают заместителем директора берлинского представительства, в 1912-м – директором московского филиала фирмы. Российские власти оказались уже не в силах препятствовать его возвращению в Россию.
В 1913 году, устав бороться с конкурентами, Акционерное общество русских электротехнических заводов «Сименс и Гальске» сливается с бельгийской фирмой «Шуккерт и Ко». Прекрасно зарекомендовавшего себя Красина переводят в Санкт-Петербург в качестве руководителя новой компании АО «Сименс и Шуккерт». В его распоряжение предоставляют роскошную квартиру в престижном районе города и дачу в Царском Селе.
«Только бы застать его дома! – загадывал Фома, вспоми-ная наставления Степана Шаумяна. – Здесь как-нибудь да най-ду. А если на даче? Где оно, Царское село? Попробуй разыщи тут село какое-то».
С такими мыслями Фома дошёл до Казанского собора, пе-режил ещё одно, уже лёгкое, от усталости, потрясение – «Надо же! Церковь – и с колоннами!» – и свернул на набережную Ека-терининского канала. Доходный дом, где, по словам товарища Сурена, проживал Красин, отыскал довольно быстро.
Швейцар, весь на пике холуйского высокомерия, на во-прос: можно ли видеть Леонида Борисовича – потребовал ви-зитную карточку. Ничего подобного у Фомы не водилось. Мало того, визитные карточки считал чем-то надуманным и нелепым, во всяком случае – аксессуаром людей не его сословия. «И что я в ней напишу? – подумал он досадливо. – Степанов Фома Ан-дреевич, воздушный гимнаст? Или нет, лучше – боевик-экспроприатор». А вслух сказал:
– Письмо у меня к Леониду Борисовичу. – Рука невольно потянулась к потайному карману, но Фома вовремя спохватил-ся. – Велено вручить лично.
– Тогда ждать нужно, – изрёк страж парадного крыльца. – Барин ещё не приехали.
– А когда объявится?
– Не могу знать. – Фыркнул швейцар в окладистую бороду. – Барин – фигура важная, нам не докладывает. Погуляй, парень.
Фома вышел на набережную, опёрся локтями на протя-нувшийся вдоль канала парапет. Глядя на воду, почему-то вспомнил речку Кобылью, Успенск… Память оживила лица лю-дей, с которыми свела жизнь. К которым быстро привязался и которых так же быстро потерял. Аглая, Изотыч, Симон… Конечно же – Катька. Ничего не забылось, не успокоилось, не отболело. Почему так случилось? Женский каприз? Его собственные недомыслие и оплошность? Подлая чья-то злонамеренность? Коварный удар судьбы? Ничто не объясняло утраты, ничто не утешало…
Вспомнился неожиданно пилот дирижабля – неуступчивый мужик, ведущий машину и дерзящий играющему наганом Кобе. А он-то здесь причём? Почему вспомнил?..
За спиной раздался звук подъехавшего автомобиля. Фома обернулся, сомнений не возникло – швейцар указывал на него пальцем вышедшему из машины импозантному господину.
– Чем могу служить? – довольно приветливо обратился к Фоме Красин. В открытом взгляде читался интерес с лёгким оттенком насмешливой снисходительности.
Степанов, молча, протянул сложенную в несколько раз записку Шаумяна.
– И от кого цидулка? – Красин бегло прочёл письмо. – Су-рен? Как он там?
– Готовит стачку, – наконец подал голос Фома.
– Угу! – кивнул Красин. – Ну что ж, милости прошу в дом, молодой человек!
В такой квартире Фома оказался впервые. Немного оро-бев, рассматривал он теперь массивные книжные шкафы вдоль стен с бирюзовыми обоями, обтянутый кожей диван, бюро с бронзовыми медальонами, высокие окна в обрамлении тяжёлых портьер. Хозяин кабинета, устроившись за просторным письменным столом, негромко покашлял.
– Александровский ампир.
– Что вы сказали, простите?
– Да так. Неважно, – улыбнулся Красин. – А вы, значит, и есть Степанов?
– Я и есть.
– Наслышан, наслышан. Как же.
– Да и я о вас тоже, – проникаясь доверием к собеседнику и осмелев, ответил Фома.