«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

В кронах деревьев уже просматривалась первая желтизна. На улицах гулко стучали покидающие игольчатую кожуру каштаны. Заканчивался август, месяц арбузов, школьных базаров и консервации. Базары, правда, выглядели скудно, а успешная консервация зависела в этот год от успешной добычи сахара.
Степановск, казалось, оправился от шока, пережитого 19-21 августа. В среде горожан распространялись и укреплялись демократические настроения. Вновь заговорили об избиениях коммунистов. Ничего страшного, к счастью, не произошло, если не считать таковым запрет КПУ 30 августа 1991 года. Двери кабинетов в горкоме и многочисленных завкомах оказались опечатанными. В здание райкома перебирались районо, райфинотдел и прочие внепартийные организации. Поговаривали о сожжении партийных документов где-то в посадках, за городом. Кое-кто шептал, что это сжигает свои коварные бумаги КГБ. Информации не хватало, и нет ничего удивительного в том, что основным её источником оказались слухи и домыслы.
Удивительную прозорливость продемонстрировал партий-ный функционер Александр Иванович Акварелин. В достаточ-ной, видимо, мере «узнав врагов в лицо», открыл он на город-ском рынке небольшой магазинчик, за два месяца до путча вы-шел из партии по собственному желанию и исчез из Степанов-ка, поручив присмотр за торговой точкой своему человечку.
Жуткой силы обиду на злодейку судьбу испытал второй секретарь ЛКСМУ Виктор Гриненко. В дни путча держался стоически, но когда вызвали в сектор учёта отжившего своё горкома и вручили учётную карточку, огорчился и расчувствовался до слёз – накрылась карьера! Пошли прахом годы пусть не всегда праведных, но искренних устремлений!
Происходило всякое. Огорошил городскую обществен-ность липовый политкаторжанин Платон Хохленко. Теперь уже неизвестно, к кому собирался апеллировать старый зэка, но требование выдвинул категоричное: немедленно реабилитиро-вать Фанни Каплан.
В Степановске трудно что-либо долго хранить в тайне, и в народные герои чуть не угодил Толя Скороходов. Скромный электрик горторга трудно переживал вспыхнувшее к его персоне внимание. На улице его останавливали и пожимали руку незнакомые люди. Молва приписывала ему участие в пленении Янаева и водружение триколора над Белым домом. Степановское телевидение вознамерилось сделать передачу с его участием. Пойти на съёмку Толика долго уговаривал Вадик Капитонов. «Анатолий, а как вы вообще оказались в Москве?» – с эротическим придыханием задала Скороходову первый вопрос смазливая ведущая. «По глупости», – ответил Толян и окончательно потерял дар речи. Отснятый сорокасекундный материал стёрли, Скороходова оставили в покое.
Трудные времена наступили для Володи Дубинского. Де-путатский корпус не сумел простить ему своего необъяснимого порыва в момент голосования. Но если бы только сплетни и шепотки за спиной! Директор Дома культуры железнодорожни-ков Серафима Осиповна Тыковко подала на Дубинского в суд.
Их вражда имела давние и глубокие корни. С чего всё на-чалось, забыли уже и противоборствующие стороны. Поэтому Дубинский на вопросы третьих лиц отвечал лаконично: «Ну должны же у нормального человека иметься враги». На этот раз Дубинский опубликовал в «Cтепановском вестнике» статью под названием «Ленин жил. Ленин жив?», в которой негодовал по поводу излишних усилий городской власти в увековечивании памяти Вождя. С особой язвительностью проехался по Дому культуры железнодорожников, который возглавляла Серафима Тыковко.
«Походишь по этажам, где за каждым поворотом коридора натыкаешься на бюст Самого Человечного, – мало заботясь о стиле, рассуждал автор статьи, – ужаснёшься обилию плешиво-бородатых портретов, притихнешь, обескураженный, перед монументальным полотном "Ленин провожает на фронт бойцов РККА" кисти местного "гения" Сельдереева и задумаешься: "А куда я попал? ДК ли это, где я должен приобщаться к культуре, или музей Вождя всех обездоленных?"».
Серафима Осиповна, заслуженный работник культуры, в статье усмотрела как пренебрежение к её профессиональным качествам, так и личное оскорбление и отнесла заявление в суд.
Вадик Капитонов и Толя Скороходов гуляли в парке, когда на аллее показался Дубинский.
– В суд вызывают. Вот повестка.
– О-па! И куда ж ты на этот раз вляпался? С каким-нибудь коксохимом судишься?
– Да нет, со мной судятся, – беспечно уточнил Дубинский. – Тыква в суд подала, Серафима. Оскорбил я её в печати. Ну, по крайней мере, она так считает.
– Попал ты, Вова, – цокнул языком Вадик. – Эта сучка, ес-ли въестся, с живого не слезет.
– Ну, тоже интересно. – Не огорчился Дубинский. – А вы вообще чем заняты? Может, сходите со мной?
– Мы здесь вроде как праздношатающиеся. – Капитонов воспринял просьбу без душевного подъёма. – А суд – не самое подходящее место, чтобы праздно там шататься.
Скороходов рассудил иначе.
– А чего? Группа поддержки – это нормально. Заодно на суд посмотрю. Давненько не отмечался, с самого развода.
– Ну так идём…
В Степановске из любого места до любого другого – пять-десять минут ходу. Серафима Осиповна Тыковко уже стояла рядом с растущими у здания суда елями. Она тоже явилась не одна – её окружали ухоженные дамы средних лет, неутомимые труженицы культуры, лица и фигуры которых давно примелькались горожанам на массовых празднествах.
Собравшиеся в кружок женщины обычно говорят все од-новременно, прекрасно, при этом, понимая друг дружку. Это известно каждому наблюдательному мужчине, но там, где появлялась Серафима Осиповна, правило отходило на второй план, пропуская вперёд исключение. Её слушала сейчас не только свита, но и люди, оказавшиеся в этот миг на тротуаре, рядом с городским судом.