«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

– Я тогда только работать начала, а тут – Первое мая, де-монстрация, – вдохновенно вещала Серафима Осиповна, – и подходит ко мне парторг и говорит: бери, мол, знамя, понесёшь впереди колонны. Вы с ума сошли, говорю, я же на каблуках, какое знамя! А он мне: ты коммунистка? Да, говорю, гордо так говорю, я – коммунистка! И если понадобится в бой побежать, я возьму это знамя и побегу с ним в бой, первая. Но сейчас, на демонстрации? Да, я коммунистка, но я, помимо всего, ещё и женщина…
– Тыковко и Дубинский здесь есть? – прервал Серафиму Осиповну требовательный окрик. Изошёл он из уст вышедшей из двери, на крыльцо, девушки.
– Есть, – отозвались с тротуара робко.
– Вы почему на улице? Почему не возле кабинета? Я что, должна бегать, искать вас по всему городу?
По виду вчерашняя школьница, пигалица, похоже, не со-мневалась в своём ефрейторском праве командовать, не утру-ждая себя выбором интонации.
– Это чё, судья? – спросил Капитонов шёпотом.
– Не, секретарь, – сквозь зубы ответил Скороходов.
– Прошу стороны пройти на заседание, – прозвучало с крыльца.
«Стороны» послушно устремились к двери. За ними потя-нулись обе группы поддержки.
– А это ещё что? Вы куда собрались? – возмутилась сек-ретарь. – Места для зрителей в кабинете нет. Судья вызывает стороны для беседы. Без посторонних.
– Так мы не посторонние. – Вместе со всеми Капитонов почувствовал робость. – Не очень посторонние.
– Вот и ждите на улице, – отрубила девица, не заботясь об элементарной логике сказанного.
Вадик с Толей остались ждать, закурили под еловыми ла-пами. Чуть в стороне, обиженно поджав губы, застыли деятель-ницы культуры железнодорожников.
Первой, мрачнее дыма из трубы крематория, показалась в дверях городского суда Серафима Осиповна Тыковко. Никого не удостоив взглядом, устремилась по тротуару прочь. Даже в цокоте её каблуков слышались нотки возмущения.
Вышел на крыльцо и Дубинский. Покусывая губы, чтобы сдержать улыбку, подошёл к своим болельщикам.
– Нельзя меня судить, оказывается. – Развёл он руки в глумливом полупоклоне. – Депутат я, разрешение горсовета требуется.
– Так могут и дать разрешение, – предположил Капитонов. – Лыбишься-то чего?
– Да там цирк вышел. Судьёй баба оказалась. Блондинка такая, крашеная…
– А фамилия как? – поинтересовался Скороходов.
– Да не запомнил я. Ольга Павловна какая-то. Короче, по-листала она бумаги и спрашивает у Серафимы: вы коммунист-ка? А та, гордо так: да, коммунистка. И тогда судья её спраши-вает: и каким же образом вы усмотрели в статье ответчика ос-корбление вашего достоинства? Ну, украсили вы вверенное вам учреждение бюстами и портретами Ленина, ну, так честь вам и хвала за это, если вы коммунистка. Не вижу я здесь ни клеветы, ни оскорбления. Вот так! А тут ещё выяснилось, что я депутат. Все свободны, короче.
Дубинский вдруг подобрался и торжественно объявил:
– Я констатирую, что в Степановске наконец-то наступила подлинная демократия!
– Ну да! – Согласно кивнул Капитонов. – Наступила! На-ступила для отдельно взятой девки, для секретутки этой твоей Ольги Павловны.