«Девяносто первый или путь в бронзу», роман

Советское руководство, начавшее антиалкогольную кам-панию в восемьдесят пятом году, приложило титанические уси-лия, чтобы успешно провалить своё благое начинание, о чём и заявило официально осенью восемьдесят восьмого. Безответ-ственному народу, так и не разделившему чаяния верхов, вновь позволили вкушать радости земные, но вернуться к прежнему порядку вещей оказалось уже непросто. Чтобы восстановить распаханные виноградники, требовались время и деньги. Почти уничтоженное водочное производство в условиях экономического кризиса не удовлетворяло вышедший из подполья спрос. Не хватало сырья, тары и, опять же, денег.
 Как следствие бездарной кампании появились и набрали силу теневики. Во времена сухого закона в Америке на крими-нальном небосводе зажглись звёзды Аль Капоне и Лаки Лучано, имена «бутлегеров» нашего Отечества тоже на слуху, но звучат они теперь единственно в новостях политики и хрониках светской жизни.
Уже занималась заря смены государственных цен на ком-мерческие, более отвечающие если не стоимости, то конъюнк-турному спросу на товар. Предприимчивые люди, умело на-правляя и перенаправляя пока ещё скудные водочные потоки, быстро делали целые состояния. Впрочем, полуобморочное государство ещё пыталось удержать верховенство в распределении ценного продукта, и редкие алкогольные ручейки иногда затекали в магазины, которые ему, государству, ещё принадлежали. 
Само собой разумеется, потоками управляли единицы. Основная, она же законопослушная, часть народонаселения утолять жажду при всяком благоприятном случае устремлялась к пресловутым ручейкам. Под натиском, с которым штурмовались торговые точки, не устояла бы ни одна Ла-Рошель. Не для слабонервных, в общем, панорама.
Однако все эти ручейки и ла-рошели, все эти штурмы и страсти-мордасти совершенно не касались электрика горторга Анатолия Скороходова. Зайти в магазин с чёрного хода намного престижней и эффективней, нежели прошествовать туда через вход парадный – это азбучное правило знал каждый обыватель, мало-мальски знакомый с бытом и нравами советской торговли.

Сделав около десятка безрезультатных звонков, Скороходов накрутил гастроном-«стекляшку» № 17 и услыхал благую весть: водку завезли, приходи, мол, Толя. «Семнадцатого числа в семнадцатом. Символично», – с ухмылкой невинного дитя порочной системы констатировал горторговский электрик. Доставить спиртное представлялось теперь делом времени. Включив для приятелей телевизор, он влез в старенькое пальтишко. В последний момент с ним увязался Гренкин – «И я прогуляюсь…»
– …Не пойду я больше… – Скороходов упрямо сжал губы и вдруг вспомнил: – А ну-ка, подождите…
Он вышел в прихожую и, покопавшись там, видимо, в кла-довке, внёс в комнату туго набитый мешочек, размерами с трёхлитровую банку.
– Это что? – опасливо покосился на пыльную холстину Горевой.
– Золото Полуботка, – ответил ему Капитонов. 
– Наконец-то нашёл что-то пожрать, – сам себя обнадёжил Гренкин.
Мешок увесисто опустился на стол.
– Табак, – бесстрастно объявил Скороходов. – От тёщи остался.
– Херас-си! Она чё, трубку курила, тёща твоя?
– Трубку, ага! Дачу опрыскивала.
Тряпичную завязку разрезали ножом. От газеты остался клочок не больше ученической тетради. Друзья притихли даже, увлекшись фабрикацией, и результата добились одновременно. Гренкин, правда, выделился – в размерах его самокрутка могла бы потягаться с сигарой популярной гаванской линии. 
Прикуривали нетерпеливо, тоже молча, но вскоре прорва-ло:
– Сука! Не тянется!
– Скороход, ты что подсунул?!
– Да-а-а, покурили…
Табак, измельчённый до фракции пыли, сбивался в бу-мажке в плотную массу, протянуть сквозь которую воздух не представлялось возможным.
– Снова крайности! – возопил Гренкин. – Вчера пошёл на базар, хотел самосада купить. Опоздал – листья продали, одни палки остались. Ну, в смысле, стебли. Купил, принёс домой, а ладу дать не знаю как. Мясорубка не берёт. Сел ножницами крошить. Вроде получается – накрошил на козью ножку, поку-рил, и тут же крошу на новую. И так целый день, пальцы вон в кровь постирал ножницами… И скажите, какая падла придумала выдавать сигареты по шесть пачек в месяц? Почему по шесть? Почему не по пять? Или по семь?
– Учёные так рассчитали, науковци, мать бы их, – объяс-нил Сашка Горевой, – шесть пачек достаточно, чтоб табачные бунты не возникали.
– Суки! – вскипятился Гренкин. – Заставить бы Горбатого сидеть вот так, в пепельнице рыться, бычки из бычков переби-рать, самокрутки лепить!
– Он не курит, наверное…
– Он не курит! Он не пьёт! Он, может, и Райку свою не тра-хает! И нам так надо? Совсем не жить? Такую страну развалил, сучара! Демократизацию свою долбаную слил к бениной маме, «Взгляд» уже третий месяц не выходит.
– Хрен ли мне от того «Взгляда»! Я сметаны хочу, – вспомнил Горевой.
– Ага! Молока с булочкой и на печку с дурочкой? Размеч-тался! – осадил приятеля Гренкин. – В гробу я видел такой Со-юз после этого! Не пойду я ни на какой референдум!
– Точно! Сегодня ж референдум, – вдруг вспомнили ос-тальные.
– Да провались он пропадом…
– А я пойду, – сказал Толя Скороходов.
Посмотрели на него внимательно.
– Так это ж конечно! – Картинно развёл руками Гренкин. – Мы же в очередях с честными тружениками не стоим. Мы же в магазины с чёрного хода заныриваем. Нам такой Союз очень даже по кайфу…
– Пойду и всё, – твёрдо повторил Скороходов, оставив без внимания ёрничанье приятеля. – И за Союз проголосую.
Дрогнуло что-то в нетрезвом сердце Вадика Капитонова. Шевельнулось нечто саднящее, чему не успел он вспомнить названия, потому что услышал собственный голос:
– И я с тобой, Толян. Паспорт у меня с собой, одевайся…