«Диада»

– Мне тяжело, кажется, что я несу ее на плечах. Я устала.

– Отдохнем. Подойдем к более широкому месту, здесь узковато, осторожно ставь ноги. 

– Отдохнула бы здесь. Но кто остановит ее? Она идет, скрутившись, как одурелая, тяжело дышит.

– Скажи, что тебе стало плохо. Это ее остановит.

– Остановись, – закричала я, – у меня закружилась голова!

Она притормозила, посмотрела боязливо, словно я собиралась оперировать ее скальпелем. Приоткрытые губы, отвисшая челюсть, в глазах подозрение и обвинения во всех грехах мира. Но она остановилась. Прислонилась к стене и спокойно постояла, чтобы дыхание и пульс умерились, а сердцебиение не отдавало в уши.    

Когда на убогом фоне скалистых гор всплыли контуры Адамека, пациентка встряхнулась и понеслась вперед еще быстрее… 

– Остановись! – кричала я, согнувшись, – еще два часа хода впереди! Не беги, устанешь и не сможешь добраться до хижины!

Странно, но она послушалась. Скрестила палки, приостановилась и нависла над ними, громко пыхтя.  И в эту минуту я увидела вдалеке снег, перекрывший единственную извилистую дорогу к Адамеку. Нужно было скорее придумать объяснение для пациентки – мы будем ночевать не в этих снегах: у нас нет оковки для сапог, мы не думали, что на пути будет много снега. Ледник  со снегами на карте показан гораздо выше и не на нашем пути.

– Там снег... – застонала пациентка. – Мы пропали, я никогда не вернусь домой. Ты виновата, ты мне лгала, что  будет нетяжело.

Она начала молиться вслух, щеки раскраснелись, словно искры, вздутые ветром, палки скользили в ее вспотевших руках, а напротив виднелся снег, отворялись полыньи, и всё это в окружении громадного горного одеона.

– Возьмемся за руки и дружно пойдем, ты не бойся, я тебя поддержу.

– Я не буду бояться, я попробую, – залепетала она, и бросив сердитый взгляд, отвернулась.

Медленно и осторожно, высоко поднимая ноги, она шла, сберегая свои силы, и –  наслаждалась, истощая силы идущих рядом.

Почему она ведет себя так, словно жила в холодном погребе, а сейчас проснулась и не находит выхода? Томас не слышит ее, но он не перенес бы этого, его терпение лопнуло бы от постоянных объяснений с чудовищем-невидимкой – упаду, сломаю позвоночник, умру в мучениях... Она не способна понять значения восхождения? Но было бы слишком банально и неверно связывать состояние души в горах с принадлежностью к тому или иному полу. Эта женщина, эта пациентка ведет себя совершенно иначе по сравнению со мной, женщиной, которая не стонет и спокойно встречает снег, дождь, ущелья, родники, надломленный мост. Все опасности я воспринимаю гораздо смиреннее. Оставила бы ее, не задумываясь, но это не в моих силах. Она срослась со мной, и это пагубно для нас обеих.  Хочу избавиться от нее, убегаю от нее, но – остаюсь и, на удивление, опять участвую в метаниях ее души, убеждаясь, что только так я могу быть довольна собой, потому что с ней, с пациенткой, чувствую себя... более защищенной. 

Это больше чем привязанность, это зависимость, отказ от хладнокровного мышления в пользу горячечной импульсивности. Это проклятое чувство бессмысленной диадомании, его не сравнить ни с каким другим маниакальным состоянием или опьянением. Я пытаюсь понять происхождение этой болезни. Она связана с горным климатом? Или с когда-то господствовавшей прохладой растаявших снежников, первоначальной водой, которая раздражает обоняние, разрушает гармонию и возбуждает волны беспокойства, заложенные в зачатии мира. Беспокойство возбуждает ум, зрелища давят, как камни, горы приближаются так близко, что, кажется, сжимают взгляд до ощущения небытия. В борьбе за выживание обязательно передаешь свою тревогу спутнику по диаде, а тот рассеивает ее, сам превращаясь в заложника. Хотел бы сбежать, спрятаться, укрыться от стонов, но ноги не слушаются, а руки постоянно ищут напарника диады, тянутся погладить его багровое лицо с нескрываемой тенью паники на щеках.